Корбун легко опустился на песок, отряхивая пыль с невесомого плаща. Сморщенные руки, обтянутые старой, сухой кожей, заметно подрагивали. Старик посмотрел на них с удивлением. Долгие годы ничто не могло вызвать в нем столь сильные чувства.
Что-то менялось в горьком воздухе, что-то менялось в нем самом.
– Внученька, подай-ка мне руку, – попросил он приземлившуюся у него за спиной Хаску.
Девочка протянула крепкую смуглую ладошку, помогая Корбуну спуститься с насыпи туда, где ждали его Вихри. Эалин шагнула им навстречу, за ее спиной нетерпеливо переступал с ноги на ногу Генрих. Чуть в стороне стояла Нинель, старательно делая вид, что рассматривает темную линию горизонта.
– Кого-то не хватает, да, внученька? – вполголоса спросил Корбун.
Хаска кивнула, кутаясь в плаще.
– Мы звали их. Газул и Матильда не услышали, – ответила за девочку Эалин, озабоченно морща лоб.
– Они придут. Должны прийти, так ведь? – подал голос Генрих, который, казалось, пытается успокоить сам себя.
– Газул и Матильда чем-то тебе обязаны? – фыркнула Нинель, так и не повернувшись к остальным лицом. – Я чую, воздух пронизан переменами. Что-то грядет. Большое, мощное, готовое изменить все… – Ее голос дрогнул. – И мне страшно, – прибавила женщина и осеклась.
Они помолчали, слушая, как воет ветер в горах, как бежит по пустыне грузный охотник, петляя, выслеживая добычу. Им тяжело было признаться себе, что они привыкли к этой жизни. К своей легкости и обладанию силой ураганного ветра, к горькой печали в мертвом сердце, что делала его почти живым. А главное, к вечности, что была в их распоряжении. Какой бы сожженной ни казалась она на первый взгляд.
– Мы можем никуда не идти, – наконец сказала Нинель, выразив в словах то, что крутилось в голове у каждого из них. – Остаться здесь, просто дождаться рассвета, когда все закончится.
– Но Вестники… – растерянно проговорила Эалин.
– В пекло их. Будут новые.
– Мы не можем так с ними поступить…
– Мне плевать на Крылатых, Генрих! – жестоко оборвала мужчину Нинель. – Но, видит Роща, я так устала… Быть ровно посередине. Между Огнем и прахом. Между жизнью и настоящей тьмой смерти. Каждый день нашего проклятого мытарства я смотрю на свои руки, холеные, красивые, тонкие, и напоминаю себе, что на самом деле их нет. Они – прах, пыль, ничто, не существуют на самом деле. Я хочу положить этому конец.
Она решительно обернулась, стирая со впалых щек следы слез. Ее глаза пылали яростной уверенностью в истинности принятого решения.
– Мы пойдем и будем биться за людей. Но, видит небо, если после этого Роща нас не отпустит… я выкорчую ее. Сама.
Эалин чуть слышно выпустила воздух сквозь стиснутые зубы и сжала локоть Генриха, замершего рядом с ней. Хаска равнодушно стояла, опустив голову, она даже не пошевелилась, когда Корбун поднял руку и погладил ее по голове.
– Вот и решили, внученька. Вот и хорошо.
По перевалу, петлявшему между гор, могучим отрядом двигались варвары, над их головами, скрываясь в низких ночных тучах, скользили два Серых Вихря. Закручивая собой ядовитую взвесь, напиваясь грозовой силой неба, они знали, что ждет их впереди. И были к этому готовы.
Чарли проснулся, словно от резкого толчка. Все последние дни полета слились для него в сплошное мельтешение песка и пепла на фоне низких туч. В груди предательски ныло, боль от удара об мутный паучий лед засела внутри и никак не проходила. Наоборот, холод пронзал тельце лиса все чаще, резкими ударами, будто само сердце его поразила страшная болезнь, и оно затвердело, подобно глади зеркала.
Лис плотнее зарывался в тепло, сворачивался клубком, лелея лишившуюся мехового покрова грудку, и тихо скулил, надеясь, что Алиса его не услышит. Мечтая, чтобы она услышала. Прижала к себе, исцелила одним прикосновением. Но это не было по силам даже Жрице.
Чарли чуял, как отчаянно его девочка борется с властью Рощи, не дает чужой воле сломить ее собственную. И гордился человеческим детенышем всем сердцем, пусть оно и пропускало удары, увязнув в мутном холоде.
«Все не зря, – думал Чарли, стараясь уснуть. – Погибни я в паучьем логове, жизнь моей девочки стоила бы того. Всего бы стоила. Потому и не зря».
Только оказавшись в оазисе, лис ощутил, как к нему возвращаются силы. Весело бегущая вода ручья приняла его, словно старого друга. Он вволю наплескался, поддаваясь ее беззаботному журчанию, а когда выбрался на берег, понял, как голоден, по-звериному, до противного урчания в животе.
Чарли втянул чутким носом воздух и уловил в нем желанный аромат грибного пайка. Запах повел его мимо притихшей у камня Алисы и кудрявой девочки, полной столь явственной печали, что лис удрученно покачал головой. Слишком большая ноша ложилась на хрупкие плечи человеческих детенышей. Отчего же неназванный, высящийся над ними, не приходит на помощь? Почему молчит?
Ответа не было. А голод был. Потому лис проскользнул мимо и подобрался наконец к рюкзакам, сваленным рядом с костром.
Зверек ловко пробрался внутрь ближайшей сумки, повозился в ней, отыскивая дивно пахнущий сверток с пайками. Когда его зубы откусили первый кусочек, чья-то грубая рука схватила Чарли за загривок и выдернула наружу.
– Ах, ты маленький паршивец! – скрипел зубами лысый мужчина. – Здесь и так нечего есть, а ты решил сожрать мои запасы?
Он решительно замахнулся, намереваясь отбросить зверя прочь, но его остановил звонкий девичий голос.
