благополучно скрылся. Теперь, чтобы войти в проход сидя на лошади, не могло быть и речи, животные не смогли бы преодолеть кучи мертвой плоти, завалившей дорогу. От первой сотни в живых осталась пара десятков воинов.
– Хорошо размялся, даже вспотел! – из-за насыпи появился забрызганный с головы до ног кровью Горбыль, еще толком не отошедший от боевого транса. Молодой хазарин во все глаза смотрел на явление Сашки народу.
– Чего уставился, конь педальный, козырь ты мой дивный?
– Батька! Олесь проводника прислал, – прогорланил издали Олег.
– В седла всем. Отходим!
Миг, и засадники уже скакали за поводырем, присланным своим товарищам, чтоб не напороться на приготовленные придумки.
Лесной дорогой, по которой проходил маршрут отступающих, уже давно никто не пользовался. Кочевники редко переправлялись через реку на эту сторону, считая степь более удобной для проживания территорией. Когда-то эти места занимали, облюбовав их, аланские племена, выстроив по берегам рек Северский Донец, Оскол и речек поменьше белокаменные крепости, каких было по числу шесть. Сохранились в памяти людской даже названия: Лука, Астаркуза, Бусара, Баруна, Сарада и Абкада, а рядом с ними жили в своих селениях люди. Вот только время и постоянные набеги кочевых племен из Дикого поля уже лет пятьдесят как прекратили существование последней из белокаменных твердынь, заставив остатки аланских племен раствориться в среде других народов. Иногда так бывает. И только высокие, крепкие стены брошенных крепостей все еще возвышались на крутых лесистых берегах рек как свидетельство о былом величии ушедшего в никуда народа. Вот по этой дороге и уводил своих парней Горбыль подальше от преследователей. Теплынь вечера и деревья по сторонам, отодвинувшие в глубину воспоминаний ненавистную уже степь, радовали душу. А еще, несмотря ни на что, они живы и свободны, а это в сложившихся условиях уже не мало.
– Стой! – поднял руку над правым плечом проводник, скакавший первым. Оглянулся на Горбыля. – Батька, а здесь мы спешимся и аккуратно, не натоптав следов, обойдем по правую сторону эти места.
– Веди, Сусанин, мы все твои от кончиков волос до жопы, – провел ладонью по лысому черепу Сашка и соскочил с лошади. – Веди!
Гуськом, друг за другом, обходили указанные места в лесу и на дороге. Наконец соединились со своими, радуясь встрече, хоть и расстались не так уж давно.
Обняв и охлопав по спине Олеся, Горбыль заявил:
– Так что, друже, готовимся к ночлегу, выставь ребят в дозор. Пашку не трогать, пусть отсыпается. Вымотался. Сегодня можешь не волноваться, поганые не придут, у них возле реки своих дел полон рот. А на ночь в лес не сунутся.
– Щас, батька, разместимся. Неподалеку мы полянку нашли. Передохнем и поснедаем.
– О, жрать охота, сил нет.
– Горяченького приготовим, соскучились поди за варевом все.
– Ну, так рули!
Ночь. На небольшой поляне, неподалеку от старой, проросшей сорняком дороги, укрытой ветвями деревьев, в уютном затишье горит костер. Маленький очаг живого огня, дарящий людям тепло и свет.
Пламя, перебегая по хворосту, то бледнеет, угасая, то ярко вспыхивает, взрывается с треском, рассыпает искры. Они взлетают и гаснут, не долетев до неба.
У костра, коротая ночь, сидят Сашка, Олег и хазарин, сонно куняя подбородком, вот-вот заснет. Остальные, вымотавшись, спят. Не спят только те, кого выставили в дозор, им спать смерти подобно, заснешь, подведешь ребят, доверившихся тебе.
Голос у Сашки спокойный, ровный, слова проникновенные, о доме, о друзьях. Как там у них все? Живы ли?
– Вернемся, обязательно в баню пойдем, потом, как водится, с Николаичем и Андрюхой по стакану самогона пропустим с устатку, а то и по два.
– Батька, как пьяную мамку вспомню, не по себе становится. Ведь водку пить – это нехорошо. Так ведь?
– Ясно дело, Олежка, нехорошо, но иногда бывает и хорошо. Вот я тебе о нашем бывшем замполите расскажу, о Григориче.
– Давай.
– Работал он тогда уже во второй командировке в Афгане. Ну, год отвоевал и в отпуск собрался. А из той жопы, откуда до Кабула добраться требовалось, только вертушкой лететь можно. Добрался до вертолетчиков, записался на борт, как водится, те доложили по радио на базу, кто на борту будет. Ждет вылета. А тут и знакомые подвернулись, из отпуска возвратились, из Союза. «Серега, привет. Ты куда, на Родину? Ну, а мы с нее родимой. Идем водку пить. Что уже летишь? Да ну тебя, оставайся. Следующим рейсом полетишь». Остался. Нажрались, понимаешь. Улетел следующим рейсом. Да, в Кабуле задержало малость начальство, раз такая оказия, на глаза появился, начальство, чтоб ты знал, во все времена не любит появляться в тех местах, где башку снести запросто могут, зато бумаги лепить да отчеты выдумывать – это им палец в рот не клади. А много ты выдумаешь, если сам в этой жопе не был. Вот Григорича и тормознули. И вот он уже в Союзе, из аэропорта на тачке домой прикатил. В квартиру поднимается, а там траур, жена в обмороке, дети в слезах. Оказывается, за час до его приезда почтарь похоронку на него привез. Тот первый борт, на котором он не полетел, душманы сбили, никто не выжил, а он-то на нем записан был. Вот и выходит, что все ж таки водку пить иногда хорошо. Или я не прав?
