золотыми и серебряными кольцами волосы разметались по лицу, и так видел он половину закрытого глаза и маленький кусочек щеки с похожей на стрелу отметиной шрама.
Понятное дело, сидел он с глупой улыбкой. И слушал, как она храпит. Вспоминал, как она храпела ему над ухом, пока они плыли по Священной и Запретной. И как ему это нравилось. И глазам своим не верил – надо же, случилось. Вот она, обнаженная, лежит в его постели.
А потом он вдруг начал беспокоиться.
Что люди-то подумают? Ну, когда узнают, что они… сделали это? Что скажет Рин? И мать Колючки? А если она забеременеет? Он слышал, что с первого раза обычно ничего не бывает, но вдруг? А ведь она скоро проснется. А что, если она больше не захочет быть с ним? И с чего бы ей вообще этого хотеть? И в самом потаенном уголке души зрел самый страшный вопрос. А что, если она проснется и… ничего такого не скажет? Это что ж, получается, у него теперь девушка есть? И что дальше с этим делать?!
– Боги, – пробормотал он и уставился, моргая, в потолок.
В конце концов, они же ответили на его молитвы и привели ее к нему в постель, правда? Ну так с чего бы им забирать ее из постели?
Всхрапнув особенно сильно, Колючка дернулась, потянулась, сжала кулаки, дернула ногами – мускулы ходуном заходили. Высморкнула из носа соплю, утерлась ладонью, протерла глаза другой ладонью и сбросила спутанные волосы с лица. И вдруг застыла, а потом резко вывернула голову и уставилась на него широко открытыми глазами.
– Доброе утро, – сказал он.
Она удивленно пробормотала:
– Значит, это не сон?..
– Похоже, что нет.
Ага. Это самый настоящий кошмар!
Они долго смотрели друг на друга.
– Ты хочешь, чтобы я ушла? – спросила она.
– Нет! – ответил он, пожалуй, слишком поспешно и слишком громко. – Нет. Хочешь, чтобы я ушел?
– Нет.
И она медленно села, натянула одеяло на плечи, выставила колени и широко зевнула.
– Почему? – оказалось, он сказал это вслух.
Она замерла на половине зевка – так и застыла с открытым ртом.
– Что, не задалась вчерашняя ночка, да?
Она вздрогула, словно он залепил ей пощечину.
– Что я сделала не так?
– Ты? Нет! Ты ничего… я о себе говорю вообще-то.
На самом деле он не был так уж уверен, что говорит о себе, но слова вылетали как-то сами по себе:
– Рин же тебе сказала, да? Что мой собственный отец не хотел, чтобы я рождался. Что моя мать не хотела, чтобы я у нее был.
Она нахмурилась:
– Я слышала, твоя мать умерла.
– А разве это не одно и то же?
– Нет. Не одно.
Он не слушал:
– Я вырос, ковыряясь в помойках. Я выпрашивал еду для сестренки. Я возил кости, как раб.
Он не хотел это говорить. Никому и никогда. Но это вырвалось. Само. Как рвота.
Колючка захлопнула рот:
– Я, конечно, сука, дура и задница, Бранд, но не такая уж задница, чтобы заноситься перед тобой из-за всего этого. Ты хороший человек. Человек, которому можно доверять. И все, кто тебя знает, так думают. Колл только о тебе и твердит, Ральф тебя уважает. Ты даже отцу Ярви нравишься – а ведь ему никто не нравится.
Он удивленно поморгал:
– Я же всегда молчу.
– Правильно! Ты слушаешь, что другие люди говорят! А еще ты красивый и хорошо сложен. Мне Сафрит тыщу раз говорила.
– Правда, что ли?
– Они с матерью Скейр целый вечер твой зад обсуждали!
– Ээээ…
