— Мне бы влюбиться, — ныла я. — А уж там я об окружающих позабочусь. И чем тебе плохо? Будешь со своим Егором в темном уютном блиндажике, хорошо тебе будет…
— Ты на нас с Егорычем не заглядывайся, — отвечала рассудительная Женька. — Нам повезло случайно, как в лотерее. Шли себе, шли, никого не трогали, и вдруг сверху — бац! — любовь. Как кирпич. А тебя тоже где-то кто-то ждет. Кто-то особенный, кому ты предназначена. Ты лучше прекращай троим мужикам одновременно голову морочить. Вот они узнают друг про друга, и такая деревенская свадьба начнется — мордобитие, слезы, пьяные песни под гармошку…
— Не начнется, — беспечно говорила я. — Это вообще ничего не значит. Подумаешь, целовались-обнимались. Подумаешь, цветы-конфеты дарили. Я ведь замуж за них выйти не обещала.
— А это их волновать не будет, поверь, — зловеще предрекла подруга. — Скандалище выйдет грандиозный. — И уже другим, смущенным тоном она добавила: — Кстати, о свадьбе… Мы тут с Егорычем решили… Летом мне восемнадцать исполнится, можно будет заявление подать, а в конце августа и свадьбу сыграем.
— А-а-а-а! — завопила я. — Чур, я буду нести фату!
— Ты чего, Даня? Фату маленькие дети обычно несут. Знаешь, такие трогательные карапузы в нарядных платьицах и костюмчиках.
— Тогда я буду идти впереди вас маленькими шажочками и из корзиночки лепестки бросать — направо и налево!
— Дань, ты только не расстраивайся, но это тоже обычно трогательные карапузы делают.
— Жень, это ты не расстраивайся. Мне кажется, физически я сильнее трогательных карапузов и смогу отнять у них и фату, и корзиночку.
Мы веселились вовсю и строили радужные планы на будущее.
В конце марта, в тот день, когда в небе над Петербургом появилась комета Финлея, пролетающая в опасной близости от Земли, Женька сняла с карточки всю свою наличность и потратила деньги в магазине оптики на дорогущий телескоп. Чек — измочаленный, смятый в комочек, — нашли у нее в кармане после. С этим телескопом она поднялась на последний этаж семиэтажки, где они с Егором снимали квартиру, и вылезла на крышу.
Снег уже подтаивал, кровля была скользкой; Женька не удержалась и, проехавшись как по горке, упала с края крыши вниз.
Злосчастный телескоп лежал, разбитый, в нескольких метрах от ее изломанного тела.
4
От неминуемой гибели Женю спасли ветви деревьев и Егор, в этот момент заходивший во двор. Егор был необученным и неинициированным магом. Рванувшись к падающей фигуре, он сумел только чуть-чуть затормозить падение.
Полученные Женей травмы были тяжелейшими, и она провалилась в бездонную кому.
Ни меня, ни Егора в палату не пустили. Только сестру и родителей, которые примчались с Урала.
Состоялся нерадостный разговор с врачами, которые высказывались осторожно и весьма обтекаемо, но некоторые пессимистичные намеки в их речи Журавлевы уловили.
Военно-медицинская академия, где лежала Женя, была бы, наверное, лучшим местом, куда мог попасть пациент с такими травмами, но не для ведьмы.
Для магов имелся другой вариант.
В специальном реанимационном автомобиле, который въехал прямо в чрево транспортного самолета, Женю переправили в Екатеринбург, где поместили в частный госпиталь. Это закрытое и нерекламируемое заведение, располагавшееся в пригороде, — одно из многих по всей планете, — принадлежало Тихой Империи и содержалось на взносы, которые регулярно делали все члены магического сообщества. Здесь оказывали специфическую медицинскую помощь пострадавшим магам. Длительное содержание пациента в магическом поле было делом дорогостоящим даже при наличии страховки, но завод, на котором работали Женины родители, взял на себя большую часть расходов.
Лена Журавлева оформила академический отпуск, получила расчет в «Кофейном Рае» и уехала на Урал.
— Устроилась в госпиталь, — рассказала она мне в аэропорту. — Буду там с другими магами поле поддерживать, а в свободное время рядом с Женькой сидеть. Врачи сказали, с ней разговаривать надо. Буду ей песни петь, сказки рассказывать, за руку держать — что угодно, лишь бы она в себя пришла.
Мы обнялись на прощание.
Я не выдержала и заплакала.
— Ничего, Даня, все будет хорошо. Мы, Журавлевы, живучие. — Лена улыбнулась мне, но глаза у нее были грустными. — Ты себя береги, видишь, какие дела непонятные делаются…
