Будь проклята эта Помона, связавшая ему руки и выставившая на смех – каждому дураку на радость!
– Еще слово, и ты увидишь, как я кусаюсь, – сказал Вертумн.
Помона подняла ладонь:
– Постойте, постойте. Джозеф, скажи без шуток, кого ты видишь здесь, рядом со мной?
– Э-э… Никого, сударыня. А кого я должен видеть? – опершись на древко пики, он подался вперед и зашептал Помоне, точно Вертумна вовсе не было рядом: – За нами следят?
– И вот здесь, на конце стебля плюща, никого нет? – спросила Помона.
– Отчего же, сударыня, я, конечно, вижу вашего пса на поводке. Весьма ухоженный и воспитанный пес, у меня и в мыслях не было его оскорблять. Красив, чертяка! Жаль, лапу повредил. От таких ран и самая смирная собака рассвирепеет, я уж понимаю. У меня был когда-то спаниель – милейшее создание, подарок самого герцога. Однажды он наступил на колючку, и так злился – даже медведя, пожалуй, растерзал бы, – пока мы эту колючку не вытащили.
Помона взяла Вертумна за плечо, увлекла в сторону и зашептала, щекоча дыханием его щеку:
– Геката. Должно быть, она зачаровала тебя, и теперь ты в обличье собаки.
Чуть отстранившись, Вертумн опустил взгляд и оглядел собственное тело. Выглядело оно по-прежнему, но и под заклятием Титании все было точно так же.
– А ты это тоже видишь? – спросил он.
Помона покачала головой.
– Для меня ты выглядишь как человек. Но этого Джозефа я знаю. Да, язык у него без костей, однако он добр и не склонен к дурачествам. И если он говорит, что видит пса, значит, он видит пса.
Во имя Оберона, как же он устал! Как он устал быть кем угодно, только не самим собой! Как он устал представать перед миром в чужом обличье!
– Ты можешь развеять заклятье?
– Будь ты листком, я могла бы изменить тебя. Будь ты семенем, могла бы заговорить тебя. Но так уж вышло, что ты мне неподвластен. Бог ты мой, только этого не хватало! Но мы здесь, и наш долг – доложить обо всем герцогу.
– Ты ни на миг не забываешь о долге, – улыбнулся Вертумн.
– Я не забываю о собственной жизни, – отрезала Помона. – Если мы будем мешкать, и он узнает об этом, мне не сносить головы.
– А если ты вломишься к нему в тронный зал с брехливой хромой собакой и скажешь, что нашла эльфийского посла? Эх, если бы мне удалось отправить весточку Оберону…
– «Если, если…» Тьфу на твои гипотезы! Постарайся не гавкать и предоставь все дело мне. Орсино меня знает. У него нет причин сомневаться в моих словах.
Помона двинулась к привратнику, волоча Вертумна за собой. Во имя Юпитера, как ему надоело быть пленником!
– Джозеф, ты уверен, что видишь собаку, но твой взгляд обманут колдовством, – сказала она. – На самом деле перед тобой Вертумн, посол царя Оберона.
– О нет, – отвечал Джозеф. – С глубочайшим почтением прошу простить меня, сударыня, но я вижу собаку.
– Если ты передашь герцогу, что пришла ведьма Помона и говорит, что привела с собой Вертумна, он, несомненно, захочет лично увидеть нас обоих.
Джозеф нахмурился, но скрылся за дверью привратницкой и пустился бежать через двор по ту сторону ограды.
Быть может, Помона была права, и Орсино обеспечит ему проезд по морю в Венецию? А может, выйдет еще лучше – здесь найдется представитель двора Оберона, который сможет отправить весть царю эльфов? А если это кто-нибудь из самых могущественных волшебных существ, вроде Чертополоха, а то и самого Пака, то он шутя развеет чары Гекаты! И вскоре Вертумн вновь станет самим собой, кем бы он ни был по природе, а если Оберону или еще кому-либо от него мало толку, то ведь и вреда никакого!
Джозеф уже спешил назад, пыхтя на ходу и отчаянно махая им рукой, будто решил, что они вот-вот уйдут.
– Итак? – спросила Помона.
– Сейчас у моего господина аудиенция с Эсперансой Малхи, – выдохнул привратник.
– Что привело сюда Эсперансу Малхи? – спросил Вертумн.
Джозеф не обратил на него никакого внимания. Ну конечно он же не слышал ничего, кроме лая…
– Гав-гав, – язвительно сказал Вертумн.
– Мой спутник, – заговорила Помона, – хочет знать, кто такая Эсперанса Малхи. Не османка ли?
– Я знаю, кто она, – зарычал Вертумн. – Я спрашиваю, зачем она здесь?
– Может, ты и знаешь, а я – нет, – шепнула в ответ Помона.
