– Ты допросила ту женщину? Откуда у нее эта книга?
– Я догадалась, что это – не кто иной, как сам Вертумн, но в ином облике. И освободила его из заточения, как только справилась с его тюремщицей.
– Той самой, что не больше мотылька, – вклинилась в разговор Виола.
Придворные вновь засмеялись.
Понимая, что спорить с Виолой – себе дороже, Помона лишь склонила голову.
– Но где же теперь эта женщина? – спросил Орсино, сдвинув брови. – Или, скорее, где же Вертумн?
Помона указала на Вертумна, стоявшего рядом.
– По пути к вам он вновь был зачарован.
– Как, опять? – язвительно спросила Виола. – Какая неудача! Ты хочешь, чтоб мы поверили, будто посол и доверенное лицо царя фей и эльфов, притягивает злые чары, как дохлый пес влечет к себе червей?
Малхи двинулась вокруг них, внимательно разглядывая обоих. Глядя на Вертумна, она присела, словно в нем было не более пары футов росту.
– Вертумн, которого я знала, мог принять любой облик, какой пожелает, – заговорила Малхи. – Отчего же он сейчас не превратится в самого себя?
– Титания лишила меня волшебной силы! – зарычал Вертумн.
Малхи отступила назад.
– Приструни пса! – рявкнул Орсино. Помолчав, он заговорил несколько мягче. – Помона, я знаю тебя как ведьму весьма достойную. Но, боюсь, ты жестоко обманута.
– Все это – дело рук Титании, – устало сказала Помона. – Она пленила его и лишила волшебной силы.
– Но Титания – жена Оберона! – воскликнул Орсино. – Думаешь, я поверю, что Оберон ничего не знает об этом?
– А что видишь ты, Помона, глядя на этого пса? – спросила Малхи.
Помона взглянула на Вертумна. Спина пряма, сильные руки сомкнуты впереди, запястья до сих пор стянуты ее плющом. Она могла бы освободить его заранее, но не подумала об этом, а сам он не жаловался.
– Вижу Вертумна, – ответила она. – В том виде, какой, полагаю, присущ ему от природы. В облике человека.
– Какая-то уловка Оберона, – сказала Виола.
– Как он выглядит? – спросила Малхи.
– Мужчина. Темные, вьющиеся волосы с проседью вот здесь. Золотистая кожа. Борода только-только начавшая отрастать, цвета золота с серебром, блестит на солнце. Взгляд его сердечен, и когда он улыбается, в уголках глаз появляются морщинки. Плечи сильны и крепки, а ростом он чуть выше, чем мой повелитель Орсино.
Малхи насмешливо наморщила лоб, отчего щеки Помоны вспыхнули жарким румянцем. Сама же просила описать его – Помона и описала. И нечего тут лоб морщить!
– Полагаю, все это ты могла от кого-то услышать или увидеть на портрете. Возможно также, вы встречались прежде.
– Не встречались, иначе я бы запомнил, – возразил Вертумн.
Придворные взглянули на него так, будто он залаял.
– Когда он лает, ты слышишь человеческую речь? – с изумлением спросила Малхи. – Так попроси его хоть как-то доказать, что это он. Пусть расскажет о чем-нибудь, что может помнить только он. Или ответить на вопрос, на который никто другой не знает ответа.
Помона повернулась к Вертумну…
Взгляд Помоны был неожиданно ясен, зрачки – словно круглые золотые омуты в темных коричневых берегах. Она смотрела на него и ждала. Что же он может рассказать такого, о чем знает лишь он один? Чем может убедить всех этих людей?
– Скажи им… – зашептал он. – Скажи, что, когда я прибыл сюда и представлялся герцогу в качестве посла, герцог Орсино был простужен. Пока я кланялся ему, он трижды чихнул.
Помона улыбнулась и обратилась к Орсино:
– Он говорит: когда он явился представляться в качестве посла, мой повелитель Орсино был простужен и трижды чихнул.
В толпе поднялся ропот. Но Орсино пренебрежительно отмахнулся:
– Это мог видеть и пересказать всякий, кто был здесь в тот день.
Помона вновь повернулась к Вертумну. Глаза ее горели огнем, губы были поджаты.
– Расскажи что-нибудь о себе. Что-нибудь тайное. Что-то, отличающее тебя – и только тебя – от всех прочих. Но нужно, чтобы они могли это опознать.
– Всего-то? – шепнул он в ответ. – Какие доказательства я могу представить в подобном состоянии? Мог бы показать то, что нарисовано на спине, но ведь они увидят только собачью спину!
– Нарисовано на спине?
