Сняв с пояса небольшой нож, она отдала его Уильяму. Вертумн и не шелохнулся, хотя Помона отлично видела нож в ножнах на его поясе.
Уильям осмотрел ее нож, поворачивая его то так то этак в тусклых лучах света, проникавшего внутрь сквозь узкую бойницу в стене коридора.
– И это все? – шепнул он. – У вас нет для меня другого ножа? Кинжала, может?
Помона с Вертумном озадаченно подняли брови и покачали головами.
– Иль хотя бы вести?
Что за интриги плетутся здесь, при дворе Орсино?
– Какую весть тебе угодно слышать? – негромко спросил Вертумн, очевидно, решивший, что этот человек закидывает удочку насчет мзды – и, вполне возможно, так оно и было.
Но Уильям услышал только собачий рык. Отступив назад, он встряхнул головой, точно над ухом его зудела сама Маб. Был он бледнолиц, начал лысеть со лба, заложенная за ухо прядь темно-русых волос промокла от пота.
– Входите, – велел он.
Дождавшись, когда за ними захлопнется дверь, Помона подошла к дальней стене полутемной комнатки. Свет проникал в темницу только через крохотное окошко в двери и такое же крохотное окошко во внешней стене – толстой, сложенной из тесаного камня.
– Если бы только я смог отправить весть Оберону… – сказал Вертумн. – Если бы только ты догадалась вовремя отпустить меня…
– Все эти «если бы» нам не помогут.
– Верно. Мы можем просидеть здесь не один день, а тем временем Оберон пошлет своих сильфов обрушить на Иллирию ядовитые ливни и уничтожить взращенные тобой сады и виноградники, а его нимфы устремятся в ручьи и реки и превратят все воды Иллирии в отраву, а копыта волшебных коней его охотников сравняют селения Иллирии с землей. И тогда смертные поставят на нимф сети из бритвенно-острой проволоки, и реки потекут кровью, а османы пришлют чародея, и он разнесет сильфов в клочья и разметает их по вершинам гор, а английские лучники из-за Пролива придут на наши берега воевать с испанцами и Обероном, и мои друзья, величайшие из охотников, выпадут из седел, пронзенные стрелами… Помона, да прекратишь ли ты расхаживать взад-вперед? У меня уже в глазах рябит!
Очевидно, только после этих слов Помона осознала, что меряет шагами каменный пол. Остановившись, она приложила ладонь к каменной стене, чтобы успокоиться.
– Мне эта война нужна не больше, чем тебе, – устало сказала она.
– Да, но ты хотя бы не обрекаешь своих друзей на ужасную гибель.
– Моя единственная настоящая подруга давно мертва! – прорычала Помона. – Такова уж жизнь, Вертумн! Бывает, мы подводим друг друга. Случается нам оплошать. Я обещала позаботиться о сыне подруги, отправленной Гекатой в горькое изгнание на верную смерть, но думала, сын ее умер на этом острове вместе с ней. Однако брат Лоренцо говорит, что на свете живет человек, утверждающий, будто он – сын Сикораксы, и недавно его видели в Милане. Если и сухопутные и морские пути в Милан будут закрыты, может пройти год, и даже больше, прежде чем я смогу добраться туда и передать Калибану то, что принадлежит ему от рождения. Но к тому времени он может уйти куда-нибудь еще. Или я могу умереть…
Вертумн с улыбкой покачал головой.
– Твоя так называемая оплошность лишь делает тебе честь. В отличие от моей. Я, подменыш, изменник и для людей, и для эльфов, с тем же успехом могу быть псом и бегать по пятам за хозяином.
Тьфу ты! Ладно, пусть упивается своим ничтожеством, а ей и кроме него есть, о чем подумать.
– Скорее всего, не пройдет и дня, как нас освободят, – сказала она. – Должен же Орсино прислушаться к голосу разума.
– А если не прислушается?
Закусив губу, Помона приложила ладонь к камням наружной стены и негромко ответила:
– У меня с собой мешочек самых разных семян. Некоторые из них дают крепкие стебли и толстые корни, и я могу разнести эту стену по камешкам за час, если захочу.
– Где же?
– Х-ммм?
Помона повернулась к Вертумну. Тот развалился на прохладном каменном полу в нескольких шагах от нее. Рука его покоилась на согнутом колене. Он улыбался. Как дрожал воздух между ее пальцами и его испещренной неведомыми письменами кожей! А затем – с тех пор не прошло и часа – она дотронулась до него, никем не видимая, однако у всех на виду. Сейчас, когда вокруг не было никого, кроме них двоих – не осмелилась бы…
– Где же ты прячешь эти семена? Я ведь видел, как ты вывернула котомку, когда Уильям попросил об этом.
– О! – рассмеялась Помона. – За корсетом, конечно. Когда я была молода, прятать там что-либо от лап тюремщиков было опаснее всего. Но теперь, в моем-то возрасте, спрятанному не угрожает ничто – как червяку под камнем.
Вертумн покачал головой.
– Помона, ты к себе несправедлива. Если б ты видела себя моими глазами…
