Спустившись в темницу, дон Хуан обнаружил, что разглагольствования старого дурня – в полном разгаре. Сидя на твердых каменных плитах, Жак не испытывал ни малейших неудобств. В конце концов, он много лет прожил в Арденском лесу и, несмотря на почтенный возраст, был вовсе не из тех, кто избалован домашним уютом.
– Раздел магической науки номер пятый – о духах воздуха, способных в миг един свершить для мага чудеса такие, что не под силу больше никому. Для этого подлейшие из магов обманом завлекают духов в плен. Но праведный – дарует им свободу и волен к их услугам прибегать. Пример тому – Просперо иль тот мальчик – из лампы джинна выпустивший мавр. Вот так и в нашем мире: есть злодеи, что силы черпают в бессилии других, но любят люди тех, чья сила в правде, тех, кто спасет товарища в беде.
– А Макьявелли пишет в «Государе», что страх есть стимул лучший, чем любовь, – заметил в ответ дон Педро.
Дон Хуан закатил глаза. «Ну неужели ты не можешь хоть немного помучиться перед тем, как скотт прикончит тебя?» – подумал он. Но нет, братец определенно был более чем доволен разглагольствованиями старого буквоеда.
– Увы, сия трактовка популярна, однако ж в корне! – в корне неверна! – забубнил Жак, и дон Хуан решил оставить эту парочку наедине друг с другом. Возможно, он и надеялся покрасоваться перед братцем и позлорадствовать всласть, но, оказавшись здесь, почуял, что это слишком рискованно, да к тому же дон Педро наверняка отыщет какой-нибудь новый способ обратить ситуацию в свою пользу.
– Пусть скотт с ним разбирается, – пробормотал он себе под нос.
Не снимая руки с рукояти кинжала, он прокрался к лестнице и направился наверх, к комнатам, занятым Орсино.
Странным это было делом – расхаживать повсюду, имея при себе Шотландский Кинжал. Куда бы ни пошел дон Хуан, вокруг сгущались тени, укрывавшие его от чужих глаз. Ни стражники, ни слуги не замечали его, любая дверь открывалась перед ним. А стоило сжать в пальцах рукоять… дон Хуан всю жизнь был далек от душегубства, предпочитая ему интриги, достойные похвал самого Макьявелли. Когда без крови было не обойтись, он просто подыскивал для исполнения своих замыслов подходящих людей. Мысль о том, чтобы вонзить клинок в тело Орсино, внушала отвращение – нет, не оттого, что это грех, всего лишь из-за грубости и грязи. Будь его воля, он предпочел бы дырявить чужую репутацию, а не плоть.
Но стоило взять в руку кинжал, орудие Гекаты, толкнувшее скотта на цареубийство – и все сомнения вмиг исчезли. Сжав в пальцах рукоять, дон Хуан воистину стал дерзок, смел и кровав.
А Орсино у себя, наверху, прилежно трудился над письмом, которое собирался отослать в Арагон с доном Педро. Над тем самым письмом, которое вернет дону Педро трон, навсегда лишит Хуана наследства, а у скотта отнимет участие Иллирии во всеобщей резне. И, сколь бы много стратагем ни роилось в голове дона Хуана, все они свелись к одной-единственной, едва лишь пальцы его сомкнулись на рукояти.
Но Орсино был не один: стоявшая у стола служанка вновь наполняла кубок своего господина. Увидев это, дон Хуан замер у двери. «Пей до дна, герцог Иллирийский, – подумал он. – Заглуши боль, пока не поздно».
Загодя разжившись перстнем с печатью, отнятым у дона Педро тюремщиками, когда сэр Тоби велел содержать пленника в строгости, дон Хуан намеревался оставить его у тела герцога. А там скотт уж позаботится о том, чтобы во всеобщем гневе никто не усомнился в достоверности этой улики.
Наполнив кубок Орсино, служанка удалилась по своим делам, и дон Хуан напружинился: время пришло. Никем не замеченный, он вошел в комнату, на миг отпустил кинжал – и ощутил легкий проблеск здравого смысла. Едва Орсино умрет, кровавый Рубикон будет перейден, и он, дон Хуан, зайдет так далеко, что легче будет продолжать путь, чем воротиться назад. Конечно, он не сделается жутким темным властелином из старинных мифов, вроде скотта – как сказал древний воитель, те времена давно миновали, – но превратится в некое его современное подобие, чья власть зиждется на страхе и подозрительности, а душа обречена на вечные адские муки.
«Но перед смертью я хотя бы посижу на троне», – подумал дон Хуан. Это утешение казалось вполне достаточным, и потому он целиком положился на него и вынул кинжал из ножен.
И тут снизу раздался громкий вопль. Поначалу Хуан решил, что это всего лишь Тоби Белч, на которого вновь напал буйный стих, но внизу тут же разгорелся шумный спор, а затем все голоса перекрыл один-единственный – и этот единственный голос от слова к слову звучал все громче и громче…
«Это же тот самый идиот-военный… как его… Пароль?!»
Муза разом покинула поэта. Орсино вскочил на ноги, гневно нахмурился, вихрем пронесся мимо невидимого дона Хуана и устремился вниз – посмотреть, что там за шум. Как, несомненно, и все прочие обитатели крепости, имевшие уши.
