Дон Хуан обнаружил, что его бьет дрожь: сама судьба предотвратила роковой удар. Осторожно спрятав кинжал, он тоже пошел вниз. «Ничего, будет и другой шанс, – подумал он, чувствуя, как непомерная жажда власти сдает позиции перед любопытством. – Однако что же там стряслось?»
Внизу, в пиршественном зале, обнаружился Пароль, громогласно излагавший описание какой-то небывалой битвы.
– Что происходит? – негромко спросил дон Хуан, пробравшись к сэру Тоби.
– Этот замечательный малый, – отвечал сэр Тоби, – был вражеским солдатом, но, прослышав о всем известном великодушии Иллирии, решил сдаться нам на милость, как и ты сам. Примчался к нам прямо из-под Лепанто, где, как он говорит, турецкий флот бросил вызов морским силам Венеции.
Герцог Орсино был откровенно очарован рассказом Пароля. Расхаживая по залу вокруг него, он ставил под сомнение каждую невероятную подробность, но на каждый его вопрос у Пароля находилось еще более невероятное объяснение. Зал меж тем неуклонно продолжал наполняться стражниками, придворными и слугами, желавшими тоже послушать сию необычайную историю.
– Добрые сэры, – заливался Пароль, – ведь я стоял прямо по левую руку от величайшего из венецианских полководцев, от самого Моора! Уж он был страшен в гневе! Потеряв на берегу и ногу, и коня, он прыгнул в барку – крохотную, не больше рыбачьей шаланды. Я – за ним! Он велел мне поднять парус, и, хотя венецианские галеры уже устремились в атаку, мы вырвались вперед и пошли во главе их всех – прямо на боевые суда османов!
– Но где же были турецкие пушки? – спросил Орсино. – Любому солдату известно, что их пушки намного превосходят нашу корабельную артиллерию как дальностью, так и точностью боя.
– А как же! Их ответный залп был ужасен! – вскричал Пароль. – Свинец обрушился на нас, точно летний ливень, и целых семь галер в мгновение ока ушли на дно со всеми командами! Но ни меня, ни Моора это не устрашило, и, когда раскаленное, шипящее ядро полетело прямо в нас, бравый Отелло приказал мне ослабить шкоты, чтобы парус надулся, как дублет на брюхе вон у того крепкого малого.
Сэр Тоби возмущенно взревел, но его протест утонул в общем хохоте.
– И затем! – Пароль еще сильней возвысил голос. – Затем я дернул румпель и развернул наше суденышко кормой к врагу! Ядро прокатилось по нашему парусу, развернулось, следуя его изгибу, понеслось назад к туркам и продырявило то самое судно, с борта коего было пущено!
В ответ зал разразился радостными криками. Казалось, даже Орсино забыл о том, что формально турки – его союзники в этой войне.
– Но как же турецкий огонь? – во всеуслышание спросил какой-то академически мыслящий малый. – Общеизвестно, что турецкие корабли способны выдыхать адское пламя, которого даже море не в силах погасить!
– И в самом деле, так оно и вышло, стоило нам приблизиться! Волны вспыхнули так, что…
И Пароль продолжал свой рассказ, отчаянно, громогласно, без оглядки громоздя выдумку на выдумку и не замечая ничего вокруг. Однако дон Хуан обнаружил, что, как ни странно, целиком поглощен небылицами. Почти против собственной воли, он спихнул с места какую-то мелкую сошку, расположившуюся рядом с сэром Тоби, и сел.
– Что это за место? – спрашивает Бенедикт. – Видал я и пустынные берега, и прочие пустыни и пустоши по всему миру, но такого, да еще в одном-единственном шаге от той аполлонийской улочки…
– Мы – меж страниц книги мироздания, – напряженно отвечает Елена, крепко сжимая в руках серебряную фляжку. – Каждая сцена, каждый миг наших жизней рождается на этих страницах, прежде чем наступить для нас. Мы – там, где никому из нас быть не положено.
– Так зачем же вы привели нас сюда? – шепчет Ганимед, изо всех сил прижимая к себе свой лук.
– Затем, что это место – не просто в одном шаге от покинутой нами аполлонийской улочки. Оно в одном шаге отовсюду – от любого города и лесной чащи, от всех выжженных пустошей, безлюдных островов и губительных прибрежных скал в мире, – встряхнув фляжку, Елена внимательно вслушивается в то, что происходит внутри. – Если только найти нужный выход, я могла бы отвести вас в Египет и потревожить саму Клеопатру, или на римский форум, своими глазами взглянуть, как умер Цезарь. Я могу отвести вас в Венецию, в Верону, в Лондон – в тот кровавый замок, для благородных пэров роковой, или в Эльсинор – нужно только знать, каким путем идти…
– А по-моему – точь-в-точь как фиглярские подмостки, – слегка разочарованно замечает юноша.
– Да, ведь любой театр есть целый мир, – объявляет Елена. – И нас в эту минуту больше всего заботят выходы и уходы. Иными словами, входы и выходы.
– А нет ли здесь выхода в Милан? – спрашивает Бенедикт.
Елена смеется.
– Я ведь сказала, что мы можем шагнуть отсюда в древний Рим, а вы еще спрашиваете о Милане! Да-да, в Милан, но… но… – Елена вглядывается в пространство за кулисами, и ее лицо становится печальным и задумчивым. – Однако, я вижу, там расставлены декорации совсем иной пьесы. Там – комната
