этих имперских наследников, затмила все прежние переживания. Он не мог думать ни об отце. Ни о Слезе Бога, что отомстит за него.
Ни о чем…
Только о том, как спариваются дети бога. О предательстве той, которую он любил…
Младший брат позвал его. Он протянул ему руку и стиснул горячей ладонью холодные пальцы.
И сам слился с образом извивающейся пары, выгнувшись одновременно с ворчанием черноволосого мужчины, изливая семя в пароксизме женских стонов.
Заваленная трупами вершина Ирсалора дымилась, по ней ползали тени.
Маги висели над нею, посылая удар за ударом против злобных врагов. Но, произнося заклинания смертельного огня, они рыдали, потому что, стоило оторвать взгляд от выжженной земли под ними, они видели, как все вокруг кишит мерзкими шранками. Десятки же тысяч их собственных братьев мертвы и осквернены…
Втоптанные в грязь щиты. Пронзенные копьями трупы, облепленные похотливыми фигурами, как яблочная кожура муравьями.
Адепты выжгли все вокруг укреплений, не оставили нетронутого места на склонах, пока Ирсалор не превратился в полностью обугленную гору, покрытую слоями горелых трупов людей, шранков и башрагов…
И все же на нее по-прежнему лезли новые волны. Полчище не кончалось, до самого горизонта распростерся саван этих извивающихся могильных червей, и не утихал их вой.
Адепты ощутили себя совсем одинокими.
Саккарис, чья алая мантия почернела от копоти и огня, спустился на обугленную вершину, желая отыскать останки Амрапатара. Но там с трудом можно было отличить тела людей от трупов шранков, не говоря уже о том, чтобы распознать отдельных людей. Он осмотрелся, глядя на наваленные слои трупов сквозь искрящуюся магическую завесу, на шевелящуюся равнину, и ему показалось, что он зрит будущее, то, что станет с Миром, если Священный Пророк потерпит поражение…
Безумие. Злоба. Бессмысленность и бессердечие.
Маги услышали приближение своего Пророка прежде, чем узрели: голос, с громовым рокотом возглашающий заклятия, – лишь он мог заглушить рев Полчища. Аспект-император прибыл с запада, перемахнув на ослепительно-синей дуге мили мерзости. Там, где он проходил, под ним взрывалась земля, словно бог пропахивал глубокую борозду. Шранки разлетались на сотни шагов в стороны, обрушиваясь на головы своих соплеменников-нелюдей.
Анасуримбор Келлхус пришел им на выручку и призвал последовать за ним домой.
Она лежала в изнеможении, опустив голову ему на выпуклую грудь, а соски Сервы будто целовали эту грудь с двух сторон, спина же выгнулась дугой, словно ракушка устрицы. Сорвил смотрел, не в силах оторваться, в чреслах угасал огонь. Стыд. Возбуждение. Ужас.
Понимая, что любое движение обнаружит его, он даже перестал дышать. И полностью был поражен, когда Серва обернулась к нему с улыбкой на губах.
В полной панике он прижался к земле, пытаясь спрятаться.
– К чему ради нас так истязать себя? – с сонным смешком произнесла она.
Он завозился, застегивая брюки, затем встал, осознавая, что не угасшее до конца возбуждение его прекрасно заметно. Но их полное бесстыдство будто требовало и от него откровенности взамен. Она слезла с расслабленного брата и встала, совсем нагая в солнечных бликах, как часть окружающей их дикой природы.
Почему? Как она могла так с ним поступить?
Слезы жгли ему глаза. Оттого, что он ее любил? Так ли? Неужели сын Харвила мог так ошибаться?
Она стояла перед ним, полностью на виду, гибкая, длинноногая, узкобедрая, все еще раскрасневшаяся от страсти. Солнце вырисовывало тени от грудей на ребрах, золотило волоски ее женского естества.
– Ну? – спросила она, улыбаясь.
Не обращая на него внимания, Моэнгус принялся одеваться у сестры за спиной.
– Но…! – вырвалось у Сорвила по-дурацки.
Ей каким-то образом удавалось выглядеть одновременно и скромной, и дерзкой. Моэнгус же мрачно обернулся на него из-за мускулистого плеча.
– Вы же брат и сестра! – выпалил он. – То, что вы… сделали… это… это же…
Не в силах договорить, он лишь стоял, ошеломленно глядя на них.
– Кто ты такой, чтобы судить нас? – расхохоталась она. – Мы – плод куда более высокого дерева, чем ты, Лошадиный король.
Впервые он понял, какое презрение скрывалось за этим прозвищем.
– А если ты забеременеешь?
Слегка нахмурившись, она снова улыбнулась, и снова впервые Сорвил увидел, что участие, проявлявшееся к нему, было лишь игрой. И что несмотря на человеческую кровь в ее жилах, она оставалась и впредь будет дунианкой.
