в виде Сесватхи, охватил страх и мрачные предчувствия. Один Капитан только угрюмо осматривал Космь, не выказывая никакой реакции на его слова.
– Откровение катится на хребте истории, – еще раз вскричал Клирик, склоняя голову перед садящимся солнцем. В его лучах каждое колечко, каждая пластинка на кольчуге сияли так, что нечеловек казался снопом ослепительных искр. – И оно не скрывается…
Инкариол. Было в нем, ишрое и беглеце одновременно, сочетание чудесного и непрочного. Целые эпохи впитались в него и сочились через край, вытесняя его жизнь, его сущность, оставляя в головокружительной глубине только осадок боли.
Солнце, коснувшись далеких пиков, помедлило, не желая заходить, и погрузилось, только когда наблюдатели сморгнули. Оно на секунду закатилось за склон, слепящий металлическим блеском, и скользнуло, как золотая монетка, в высокогорные провалы.
Сумрак окутал все вокруг.
Все взгляды сосредоточились на неровном краю леса, протянувшегося дугой, слух – на затихающем ворчании, что смолкло вдали. И вот из-под сени появились первые шранки, бледные, даже белые в сумерках, как насекомые, почуявшие свежесть ночи… Воздух взорвался от резкого крика, подчеркнутого жалобным и настойчивым стоном рожков.
Натиск начался.
Шранки набросились, как всегда, как и в первый раз, когда их полчища, колыхаясь, проносились по полям Пир-Пахала, когда Древний Мир был еще молод. Они помчались по склону, усеянному поваленными деревьями, просачиваясь меж стволов, скача по их вздыбленным корявым спинам. Ворвались внутрь через ворота из кольев и заполонили древний внутренний двор, по пути нанеся развалинам крепостных стен новые раны зубами и грубым своим оружием. Они все прибывали и прибывали, пока не стали казаться потоком, стремительным и бурлящим, брызжущим бесчисленными стрелами.
Сине-фиолетовое вечернее небо померкло в забвении, уступив место куполу ночи, сияющему звездами. Сверкающий Гвоздь Небес отражался в бешеных глазах, дробился на зазубренном металле. Скальперы сгрудились, выставив те немногие щиты, что остались, и выкрикивая проклятия, а Клирик и колдун стояли во весь рост на неровном гребне стены.
Внизу творился хаос. Однотонное безумие. Люди задыхались от смрада дымящих туш шранков. Они смотрели, сознавая, что наблюдают нечто более древнее, чем языки или народы, колдовство гностика и магию Куйя – поющих невообразимыми голосами Клирика и Акхеймиона, ткущих в широко раскинутых руках раскаленные миражи. Их руки посылали невероятное освобождение. Из ничего появился свет. Множество тел заметалось и, охваченное огнем, сгорело, пока земля не превратилась в ковер потрескивающих углей.
Инкариол сказал правду… Это было мощное зрелище, достойное очищающего огня.
Откровение.
Глава 4
Равнины Истиули
Все веревки оказываются коротки, если их слишком долго тянуть. Всякое будущее заканчивается трагедией.
И они придали им облик наш, существ низких и гнусных, алкавших только жестокого совокупления. Тварей, которые рассеялись по земле, размножились, невзирая на весь гнев ишроев, охотившихся на них. И вскоре Люди постучались в наши врата, моля об убежище, не в силах сражаться с этими созданиями. «Они приняли облик ваш, – восклицали каявшиеся. – Вы сотворили эту беду». Но мы в гневе прогнали их со словами: «Они не наши Сыны. А вы не наши Братья».
Отряд сционов прокладывал путь по широкой спине Эарвы. Дни проходили один за другим, а продвижения не было заметно. Полученное задание – гнать обнаруженную дичь с юго-восточных равнин по направлению к Армии Среднего Севера – выполнить не удавалось никак. Даже следов дичи не попадалось. Им едва хватало еды, чтобы прокормить себя, не то что армию.
Палящий Ветер дул, не переставая, иссушая кожу, волосы, пальцы, свистя в мертвых ветках кустарника, который топорщился по бесконечной поверхности равнины Истиули. И хотя этот переход имел определенную цель, всем казалось, что их несет ветер, так же как и все обширное пространство вокруг. На этой земле не было ни тропинки, ни направления, а раскинулась она так широко, что Сорвил то и дело ловил себя на том, что сидит в седле, пригнувшись от неясного страха. Он вырос на равнинах, под бескрайним чистым небом, и все же здесь чувствовал свою неприметность и незащищенность. Люди склонны забывать об истинном положении вещей в Мире, полагая, что их ничтожные амбиции способны охватить все вокруг до самого горизонта. В этом дух человеческой расы. Но порой земли, отличающиеся неимоверными подъемами и перепадами, абсолютной пустотой, разбивают это тщеславие в пух и прах, напоминая людям, что они не ровня преградам бескрайнего Мира.
Дозор за дозором Сорвила неотступно мучила эта мысль, то и дело всплывающая в мозгу. Ничто не могло отвлечь настолько, чтобы выкинуть ее из головы, даже Эскелес в худших своих проявлениях. К досаде Сорвила, пухлый адепт настоял на продолжении лингвистических упражнений. Ему было совершенно неважно, кто оказывался в зоне его влияния – чаще других Цоронга и Оботегва. Однажды весь отряд подхватил его напев, выкрикивая числа на шейском на всю округу, а Сорвил взирал на это с отчаянием и отвращением. Эскелес, похоже, находил это представление чрезвычайно потешным, как, собственно, и Цоронга.
