Солнце слепило глаза. Воздух студил кожу. Космь металась, как безбрежный океан колышущихся крон. Какое бы отдохновение ни надеялись найти Шкуродеры на ветру и под солнцем, всякая надежда умерла, когда они взглянули друг на друга. На почерневших лицах поблескивали глаза. Одежда была изодрана, как на нищих. Во мраке, царившем внизу, они настолько слились с окружающим, что казались неотъемлемой его частью, как мох или земля. Здесь, в вышине, ничто не скрывало их нужды и отчаяния.
Они выглядели как проклятые. Особенно Акхеймион, отмеченный Знаком.
Расположившись у подножия утеса, где набралось немного земли, едва прикрытой растительностью, все устроились, рассыпавшись на кучки, и смотрели, как алое солнце садится в дальние кущи. Космь, в свою очередь, становилась изменчивой и манящей, нашептывая нечто неслыханное миллионами листьев, шелестящих на замирающем ветру.
Напротив лагеря утес образовывал мыс, изогнутый в форме большого пальца. Капитан встал на уходящем свету, подозвав Клирика следовать за ним. Мимара сделала вид, что не следит за ними, пока они не скрылись за уступами. Отсчитав, пока сердце стукнуло полсотни раз, она бросилась к противоположному склону, где устроили отхожее место. Стараясь не вдыхать вонь, Мимара, буквально рискуя жизнью и здоровьем, взобралась по зубчатому скату. Потом, припадая к земле, осторожно поползла вперед на звук приглушенных голосов.
Ветер или игра отзвуков на каменистых склонах сбили ее с толку, так что она чуть не наткнулась на двух собеседников. От обнаружения ее спас лишь инстинкт, заставивший замереть. Не дыша, Мимара спряталась за слой породы, похожий на панцирь черепахи.
– Они вспоминают тебя…
Голос Капитана. Он поражал, как удар ножа, нанесенный сзади в шею.
Она подобралась ближе по внешнему краю камня-черепахи. Еще ближе… Частое, поверхностное дыхание обжигало сжавшееся горло. Сердце глухо стучало.
– Что происходит? – говорил Нелюдь. – Я не… понимаю…
– Значит, ты и вправду проклятый идиот.
Мимара сделала шаг из-за вздымающегося каменного панциря, оказавшись почти на виду. Ее спасало только то, что разговаривающие смотрели в другую сторону. Клирик сидел с удрученным видом, прекрасный и в то же время гротескный из-за глубоких шрамов Знака. Капитан стоял, нависая над ним, как первобытное изваяние, и Хора склонилась к Нелюдю так близко, что Мимаре был виден тусклый налет соли, покрывающей его череп.
– Скажи! – приглушенно выкрикнул Инкариол. – Скажи, зачем я здесь?
Мимара смотрела на них, не отрываясь.
– Потому что они тебе напоминают.
– Но кого? Кого они мне напоминают? – При этих словах черные блестящие глаза Клирика скользнули возле Мимары.
– Тех, кого ты хорошо знал когда-то, – проскрежетал Капитан. – Кого ты однажды…
Он резко обернулся к Мимаре. Волосы его взметнулись разрозненными черными и седыми прядями.
– Что ты тут делаешь? – рявкнул он.
– Я… я, – промямлила она. – Мне, похоже, нужно еще… немного кирри.
Капитан на мгновение, показавшееся вечностью, задумался, но потом в его глазах появилось какое-то подобие усмешки. Он без слов повернулся к Нелюдю, который остался сидеть, как прежде.
– Нет, – ответил Клирик со странной торжественностью. – Не сейчас. Мои извинения… Мимара.
Он впервые произнес ее имя. Она отступила, дрожа под маниакальным взором Капитана. Вся кожа зудела от стыда за свое раскрытие.
Позже в памяти всплывал не голос Нелюдя, а прихотливый изгиб губ, белых с синеватым оттенком, который появляется у слишком долго просидевших в воде. Мимара так и видела, как они движутся в ритме гласных и согласных.
Мим… – ара-а-а…
«Как поцелуй, – думает она, и руки ее сжимаются от внезапного озноба. – Как поцелуй».
Весь следующий день она была погружена в себя. Колдун изображал напускную веселость, чтобы угодить ей. У тропы имелся собственный ритм, свои спады и подъемы. Порой кто-нибудь обменивался негромкими фразами, но большей частью все выглядели хмурыми и настороженными или просто погруженными в собственное тяжелое дыхание, и над свистящим хором птичьих голосов не слышалось ничего. При спуске обратно в Космь тревога обратилась в меланхолию.
Мимара полностью погрузилась в свои мысли, в смесь взаимных обвинений и болезненных воспоминаний, когда Клирик поравнялся с ней.
Она, к собственному ужасу, улыбнулась. Неземная красота его лица и тела выбивает из колеи почти столь же сильно, как ужасающая глубина Знака. Уголки ее глаз подрагивают, когда она осмеливается медленно их поднять. Клирик – воплощенная противоположность.
– Правда ли, – загадочно спросил он, – что касания у людей являются выражением определенных чувств?
Вопрос смущает ее, и к вспыхнувшему лицу приливает еще больше жара.
– Да… Наверное…
