Он некоторое время идет молча, смотря себе под ноги. Нечто… ошеломляющее есть в его телосложении. Другие люди, не считая Сарла, распространяют вокруг себя одинаковую ауру физической силы и воинственной брутальности, как большинство воинов на Андиаминских Высотах. Но под его проявлениями силы и угрозы чувствуется плотность, напоминающая ей отчима и весь мир, прогнувшийся при его шествии.
Она думает обо всех шранках, которых он убил, о легионах, сожженных раскатами его голоса, черпающего самую суть. И он выглядит отягощенным этим множеством смертей, которое резко вспыхивает перед ее внутренним взором – в Кил-Ауджас, в Маиморе, в Косми, – словно убийства обнажают его плоть до кости. Интересно, каково это – умирать у него на глазах, черных и блестящих.
Красивая смерть, решает Мимара.
– Кажется, я когда-то знавал такое, – произносит он наконец.
Поначалу Мимара не улавливает страсти, сквозящей в его голосе. Акхеймион не раз рассказывал ей о Нелюдях, о том, как часто их души стремятся следовать по пути пересечения с человеческими чувствами. Ей хочется выразить сожаление, но здесь таится нечто большее…
Интересно, а может ли трагедия быть чувством?
– А теперь узнаешь еще раз, – говорит она, улыбаясь с застывшим взглядом.
– Нет, – отвечает он. – Больше никогда не узнаю.
– Тогда зачем спрашивать?
– Есть какое-то удовлетворение… в повторе забытых движений, канувших в прошлое.
Она невольно кивнула, словно они были ровней, обсуждающие знакомый обоим вопрос.
– Мы в этом похожи.
– Мимара, – говорит он, и голос его звучит настолько просто, что на мгновение кажется – он обычный смертный.
– Твое имя… Мимара…
Нелюдь повернулся к ней со смеющимися глазами. Она вздрогнула, увидев сомкнутые зубы, – улыбка вышла чересчур мрачной.
– Прошли целые века, – с удивлением отмечает он, – пока мне удалось вспомнить человеческое имя.
Мимара.
Мысли у нее в голове завертелись, и внезапно она осознала всю абсурдность памяти и тот простой факт, что дар может сделать кого-то столь же могущественным, сколь и трогательным в своей неуверенности. Но колдун все, конечно, заметил. Он, похоже, всегда наблюдает за ней. Вечно чем-то озабочен. Вечно… старается.
Как мама.
– Чего он хотел? – яростно проскрипел он на айнонийском.
– А почему ты боишься его? – огрызнулась Мимара в ответ.
Она сама не знала, откуда берется этот инстинкт – знать, как отшить собеседника.
Старый колдун хмуро пошел рядом, тщедушный на сумрачном фоне колоссальных стволов и поросшей мхом опавшей листвы. Деревья, растущие на кладбище деревьев.
– Потому что я не уверен, что смогу убить его, когда придет время, – проговорил он наконец.
Он сказал это скорее земле, чем Мимаре, прижав бороду к груди, обратив взгляд в никуда, как человек, делающий чересчур откровенное признание.
– Когда придет время, – передразнила она.
Друз повернулся к ней с изучающим взглядом.
– Он эрратик, Мимара. Когда ему взбредет в голову, что он любит нас, он попытается нас убить.
Слова, что Мимара подслушала прошлой ночью, будто сжимают их в своих пальцах, царапая когтями острых перьев…
«Но кого? Кого они мне напоминают?»
«Тех, кого ты хорошо знал когда-то».
Мимара изобразила на лице напускную скуку.
– Откуда такая уверенность? – спросила она колдуна.
– Так поступают все эрратики. Убивают тех, кого любят.
Задержав на мгновение взгляд, она опустила глаза к устало переступающим ногам. И тут заметила череп какого-то животного – возможно, лисы, – выступающий из земли.
– Чтобы вспомнить.
Мимара не спрашивала, сама ясно понимая это, и колдун ничего не ответил. Он всегда казался необычайно мудрым, когда так поступал.
– Но его память… – проговорила она. – Как он может быть могущественнее тебя, если едва поспевает за бегом дней?
Акхеймион поскреб подбородок, покрытый жесткой проволокой волос.
