этим глупцом.
Но Мимару тем не менее склоняли к близости. И несмотря на годы, проведенные с маской блудницы на лице, несмотря на давно сбитый менструальный цикл, беременность не была исключена. Сильное семя атаковало ее лоно…
Ее мать тому доказательством.
Трое, сказала она себе. Было лишь три случая, три причины, что проклятое существо смогло сказать правду. Один – милый раб, почти мальчик, который помогал ей с книгами расчетов до бегства. Как это ни абсурдно, но она владеет имениями по всему Трехморью, как каждый член императорской семьи. Вторым был Имхаилас, тщеславный капитан эотийской гвардии, который помог ей сбежать, вкусив в обмен от ее персика.
Ну и третий – Акхеймион, который истосковался по матери, которую она так напоминала. Она уступила ему, и они совершили «первую ошибку вместе», по выражению Друза, в обмен на колдовское искусство, которого она больше не желала знать.
Трое, сказала Мимара себе, хотя на самом деле есть только один вариант.
Она сосредотачивается на шпионе и его откровении, противопоставляя его словам арену собственной души.
«Я чувствую запах плода в тебе…»
Она беззвучно опровергает его. «Лжец! – бранится про себя. – Мерзкий обманщик!» Но у нее самой непростая натура, вечно усложняющая простоту нежеланными домыслами. И ей слышится голос колдуна, который дополняет…
«Око Судии – это око Нерожденного…»
Старается объяснить, откуда непрошеный ужас такого видения:
«Око, которое взирает с точки зрения Бога».
Вновь и вновь голоса колдуна и шпиона перебивают друг друга, пока не сливаются в один.
«Убей Капитана, и все будет спасено».
Нет, говорит Мимара себе. Нет. Нет. Нет. Бордель научил ее притворяться до такой степени, что очевидные факты меркнут в забвении, если пылко их отрицать.
Так она и сделает.
Да. Да. Да.
Несколько дней Сома не появлялся. Мимара убеждала себя, что можно расслабиться, но, оставаясь наедине с собой, бродила в темноте, вглядываясь в сухие ветви и прислушиваясь к скрипу и треску.
Однажды ночью она нашла маленький прудик, залитый волшебным лунным светом. Присев на берегу, стала смотреть на луну, висящую будто в конце туннеля из деревьев. Мимара глядела на ее лик, обрамленный колышущимися листьями, и на душе было неспокойно. В последний раз свое собственное лицо она видела при встрече со шпионом. Ей захотелось прихорошиться, как встарь, почистить перышки, принарядиться, но все это, вся жизнь до этого их Великого Похода, показалась ужасно глупой.
И вот, в промежутке между вдохами, открылось Око Судии.
Некоторое время она сидела в оцепенении, после чего расплакалась от своего вида.
Волосы ее были коротко обрезаны, как у кающейся грешницы. Одежда нормальная, но пахла, как чужая. Живот низко опустился, обремененный ребенком…
А вокруг головы серебристое яркое сияние, прямо как священный серебряный венец. Окружающая вода темнела в его сиянии.
Она сотрясалась от беззвучных рыданий, уронив голову на колени в острой тоске…
Ибо Мимара увидела, что она хороша, – и не могла этого вынести.
Старый колдун принялся донимать ее расспросами, когда она вернулась. Его встревожили опухшие глаза Мимары. Но она отстранилась, как делала всегда, когда смятение нарушало ясность мысли. Взгляд колдуна был исполнен замешательства, и она знала, что старик очень дорожит той близостью, которая сложилась между ними, и он на самом деле стал воспринимать Мимару, как родную дочь…
Но этого не может быть, потому что отцы не возлегают со своими дочерьми.
Потому она и отталкивает его, даже позволив свернуться рядом.
Для охраны.
Прошли недели. Недели переходов в сумраке со щепотками кирри. Недели сражений с кланами шранков.
Недели, исполненные пристального слежения за линией своего живота.
Наконец Космь кончилась, и выход из нее напоминал восхождение, первый шаг по земле, открытой солнцу. Шкуродеры растянулись в линию на гребне невысокого холма. Их осталось всего тринадцать вместе с Ущербами, кожа и одежда их почернели от сна на покрытой мхом земле, пластины и кольца доспехов заржавели от дождя, покорежились в битвах со шранками. Шкуродеры остались невредимы, но из Ущербов уцелели всего трое: тидонийский тан Харм, который сохранил крепость как никто; гражданин из галеотов Колл, тело которого, казалось, было иссушено сильной волей; и помешанный конриянин Хиликас, или Насмешник, как его прозвал Капитан, который словно подпитывался от своего безумия.
