– Ну что же, мы пообщались от души, я могу теперь идти?
– Э-э… я еще должен выяснить…
– Могу я тогда позвонить своему управляющему?
– Не уверен, что…
– Можете, господин барон. – Граф сердито взглянул на комиссара и, взяв со стола, протянул мне телефон. Спустя минуту мне ответил знакомый голос:
– Александэр?
Я переключил на громкую связь и доложился:
– Фон Шнитце, я в Париже, меня схватили по сфабрикованному обвинению.
Спустя секунду молчания, озадаченного вокруг меня и воинственного в трубке, старик утверждающе спросил:
– Прикажете собрать ополчение?
– Собирайте. Я могу объявить войну Франции?
– О, это интересный вопрос! В принципе – да.
– Отлично. Позвоните ярлу Эрику и сообщите, что я предлагаю ему завоевать Лютецию вместе со мной.
– Он будет в восторге, Александэр! Его предок однажды это уже сделал. – Полицейские смотрели на меня со все большим недоумением, а модельер расплывался в совершенно детской счастливой улыбке. – Но хочу заметить, что господин ярл сейчас лечится, у него сломана одна рука.
– Эгельберт, это Эскенланд завоевывать ему две руки надо было и то не получилось. На прекрасную Францию и одной хватит.
– Совершенно с вами согласен, господин барон!
Инспектор злобно засопел, комиссар сердито откашлялся, де Нюи с лукавой укоризной покачал головой. Ему я кивнул, извиняясь, и подмигнул.
– Хорошо. Что с фон Виндифрошем?
– Передаю дословно – он на точке три, все штатно.
– Замечательно. Если я не отзвонюсь до трех дня, объявляем войну!
– Да, господин барон!
Я отключил телефон и развел руками:
– Эскенландец, горячий парень. Им только дай с кем-нибудь подраться.
Полицейские попереглядывались, наконец, комиссар откашлялся и с «политической улыбкой» задал вопрос:
– А что это было там насчет войны? Какая-то игра слов?
– Никакой игры… вон там, в бумагах, лежит свиток. Инспектор, потрудитесь развернуть.
Час назад полицейский уже разворачивал его, но прочитать не смог и отложил за ненадобностью, теперь же он нервно схватил пергамент и с какой-то тревогой протянул комиссару. Тот развернул плотный материал и уставился на повисшие печати.
– Это что?
– Это мои документы. Выписаны, как полагается, в соответствии с обычаем эсков… ну, привнесенным обычаем, все-таки собственной письменности у этого маленького народа не было, так что вся дипломатическая переписка велась на латыни.
– Дипломатическая? – Комиссар еще пытался изобразить непринужденность, но было ясно, что политика ему не нравится.
– Ну да. Визит главы государства, пусть и неофициальный… я на всякий случай захватил верительные грамоты. Это они и есть.
– Главы государства?
– О, вы не в курсе? С отделением Эскенланда Гравштайн стал самостоятельным субъектом международного права, а поскольку последние двадцать три года я руковожу баронством… Наша суверенность была признана Республикой во время Консулата, я проверял, а раз положение обязывает, пришлось выписывать самому себе документы. Правда, очень не хотелось вручать их лично президенту, все-таки я здесь с частным визитом – вдохнуть воздух свободного Парижа, посмотреть на новую коллекцию маэстро, посетить музей… и высказать свое отношение к экспозиции украденных когда-то у нас реликвий.
Инспектор с комиссаром переглянулись, в уши графу зашептали с двух сторон люди очень официального вида, в дверях еще трое что-то оживленно чиркали в планшетах. Наконец, окончательно помрачневший комиссар, откашлявшись, спросил:
– Тогда, какого… в смысле, зачем, уважаемый господин барон, вы позволили себя задер… в смысле – неужели вы не могли объяснить это еще два часа назад? Мы бы со всем уважением приняли участие, и уверяю вас, что… гхм… нам удалось бы избежать некоторых… ненужных трений. Опять же, господин граф…
Я встал и начал собирать вещи со стола, рассовывая их по карманам.
– В самом деле, зачем мне могло понадобиться отвлекать на себя внимание? – Удерживая серьезную мину, я со значением подмигнул одному из журналистов, у которого мгновенно заблестели от азарта глаза. – Два часа, масса времени… думаю, заказанная мной партия копий Эскенландской Чаши
