дружно умудрились всей экскурсией запереться в пустой камере. То еще зрелище, двадцать два человека печально смотрят на бегающего по стенам от волнения Эдгара и фотографируют без остановки – бедняга чуть своими руками решетку не выломал. Ничего, теперь мы еще и фотки делаем, «зарешеченные». Особенно охотно их берут американцы.
Из первой от двери камеры доносились стоны. Налоговик, приятно удивленный капающим ему процентом, так же как большинство его земляков в подобной ситуации, начал повышать мастерство – делал вокальные упражнения для развития голоса, долго и вдумчиво работал над костюмом. Все-таки умеют местные трудиться, даже меня впечатлило.
– Вы, любезный Отто, не тем делом занимались, вам надо было на сцену идти. Такой талант пропадает! Как только отсидите, обязательно запишитесь на курсы актерского мастерства.
– Благодарю, господин барон, я очень польщен. Думаю, ввести в репертуар что-нибудь из узнаваемой классики.
Мытарь поменял выражение лица на более трагическое.
– Лучше активнее жестикулируйте, располагайте образ трехмерно!
Шрайбер задумался, наугад повел рукой, уставился на ладонь, несколько раз приложил ее то к животу, то к груди, прикидывая.
– Гениально! Вот чего мне не хватало!
– Рад помочь. Условия содержания приемлемые?
– С учетом того, что я все еще считаю мое задержание произволом…
– …полностью соответствующим местным законам, так что скорее – это просто рабочий момент.
– Допустим. Условия – приличные. Но я возмущен! Почему у моего соседа дверь открыта, а у меня – нет?!
– Ну, вы кажетесь относительно приличным человеком, вот, даже искра актерского таланта свидетельствует, что вы просто сбились с пути в какой-то момент. А сосед ваш – человек конченный. Банкир… По другую сторону от него, как вы заметили, сидит постоянно голодный людоед. Мы не теряем надежды, что однажды они найдут друг друга.
– О… понимаю. Но боюсь, у бедняги африканца нет шансов.
Тут я был с ним согласен.
Покивав мытарю, начавшему отрабатывать в третьей октаве наиболее берущие за душу стоны и проклятья, я прошел дальше.
Две следующие двери были открыты.
Негр сейчас бегал где-то наверху, в камеру он спускался только перед экскурсией. Чернокожий, узнав, что артистичные стенания налоговика оплачиваются наличными, поначалу объявил забастовку. Я пригрозил, что он еще и голодовку объявит, африканец пошел на попятную, и мы пришли к соглашению. Теперь «дикий людоед» обычно шлялся где-то наверху, в часы посещений спускался, запирал камеру и встречал туристов обгладывая здоровенный мосол, сверкал глазами, восклицал что-то неразборчивое и тянул к ним руки. Однажды, увлекшись, чуть не утащил к себе неосторожного финна, вцепившись зубами в рукав куртки, но остальные туристы отбили собрата и попытались ворваться в камеру. Пришлось вмешиваться, защищать «эмоциональное, но дурное дитя природы», позволив всем дамочкам сфоткаться с лыбящимся «выдающимся экземпляром». Мужики смотрели мрачно и исподтишка грозили негру кулаками.
Финн, пребывавший в привычной меланхоличности организма, кажется, даже не понял, что его пытались съесть.
Шрайбер очень ревновал к успеху негритянского театра и стонал потом вдвое пронзительнее. Но оба заключенных никак не могли заткнуть истинную звезду. Блюмшилд сидел в своей камере с открытой дверью, злобно поблескивая на проходящих мимо глазами. В темноте его было сложно разглядеть, да и запашок, несмотря на ежедневную уборку, чувствовался, но каждый турист норовил сделать памятную фотографию именно на фоне этой камеры. Было интересно наблюдать, как люди с одухотворенно-мечтательными лицами отходят от таблички с объяснением его провинностей (мы долго придумывали ее с Эгги и в результате честно описали все как есть). Не любят банкиров почему-то. Причем вне зависимости от национальности.
В любом случае очередь на место тюремщика уже расписана до самого конца лета. Пока, правда, пыточная камера не пригодилась, но трое хвастались, что почти сумели пустить в ход плетку, выманив ростовщика за пределы камеры.
Собственно, потому и пахло – он же не мылся. Шрайбера за хорошее поведение выпускали на два часа ежевечерне, негра и вовсе использовали кто как хотел – в смысле перетащить что-нибудь или подмести. Но банкир трусил.
Вообще я молодец. Две недели баронствую, а уже три узника в подвалах. Мытарь, ростовщик и людоед. Кого бы еще добавить, для комплекта? Журналиста, может быть? Или…
У двери крайней камеры я остановился. Странно, решетка заперта… Я сюда не спускался дней пять, но точно помню, что тогда эта, последняя, самая дальняя от входа камера, была открыта. Оглянувшись, кивнул тут же поспешившему ко мне старшему стражнику. Вообще-то, Фиску по статусу надо было бы устроить повышение, но уж больно он тут колоритно смотрелся.
– За что сидит этот… – я покрутил пальцами, подыскивая определение, – пленник? И кто посадил?
– Так согласно распоряжению вашей милости. За самозванство. – Эдгар пожал плечами. – Заявился, начал требовать чего-то. Вот, – он протянул журнал, – назвался вашим другом… их тогда много было, и друзей и родственников.
