повезет, выведут во двор и расстреляют.
Бёртон посмотрел на своего друга.
— А если не повезет?
— Тогда он использует на нас свою медиумную силу. Боюсь даже представить себе, что он с нами сделает. Так или иначе, но то, что мы делаем — самоубийство.
— Черт побери! — воскликнул Бёртон. — Почему ты не сказал мне об этом раньше? Я предпочитаю повидаться с Кроули, а не заставлять тебя пожертвовать собой!
— Вот почему раньше я молчал. Теперь, надеюсь, ты понимаешь, насколько важно то, что мы делаем. Я безоговорочно доверяю своему издателю, несмотря на всю его эксцентричность, и если он сказал, что будущее зависит от твоей встречи с ним, то я добровольно рискну жизнью ради этого. Вот, возьми пистолет, чтобы не ходить безоружным.
Бёртон повесил кобуру на пояс. Внезапно он с удивлением заметил три уменьшенные копии
— Это еще что?
— Паровые сферы. Они для нас то, чем в твое время были паросипеды.
Бёртон изумленно тряхнул головой, потом спросил:
— Эксцентричность?
— Старик не признает условностей, — усмехнулся Уэллс, — а его, гмм, «жизненные принципы» заставляют многих приподнимать брови.
— Почему?
— Джентльмен, с которым он живет вместе, э, скорее больше чем друг, если ты понимаешь, что я имею в виду.
Бертон возмущенно всплеснул руками.
— Ничего себе! Сейчас 1918 год, и это все еще неприлично? Неужели человеческая раса совсем не эволюционировала с моего времени?
Водитель повернул мотокарету в узкий переулок и в конце его остановился перед обычной металлической дверью.
Берти вышел из кареты, за ним Бёртон и томми. Исследователь вытер пот со лба и негромко выругался. Атмосфера Таборы напоминала турецкую баню.
— Будьте настороже, — сказал военный корреспондент трем солдатам. Они кивнули, вынули револьверы и встали около двери.
Уэллс ввел Бёртона в дом.
— Вверх по лестнице, Ричард.
Королевский агент увидел слева от себя лестницу и стал подниматься. С потолка верхней площадки свисала масляная лампа, в свете которой он разглядел бледно-сиреневые стены, декорированные цветные театральными афишами, главным образом 1880-х годов. Дойдя до верха, он остановился перед деревянной дверью, над которой светилось веерообразное окно. Уэллс протиснулся мимо него и постучал в дверь костяшками пальцев:
— Код? — спросил Бёртон.
— Сезам откройся, — ответил Уэллс.
Перед внутренним взглядом исследователя мелькнуло лицо Алджернона Суинбёрна.
— Входите, — послышался голос из-за двери.
Они вошли в большую комнату, освещенную четырьмя лампами и напомнившую Бёртону его студию на Монтегю-плейс: вдоль стен стояли книжные шкафы, посреди — два больших стола; вещи были украшены орнаментом, повсюду висели картины и стояли статуэтки.
В центре комнаты стояли четыре кожаных кресла, между которыми лежал малиновый ковер. На нем стоял крепко сложенный человек, и Бёртону показалось, что он уже видел его раньше. Высокий, скорее полный, около шестидесяти пяти лет. Длинные коричневые волосы — очевидно крашеные, потому что были видны седые корни — волной падали на плечи. Они обрамляли лицо с двойным подбородком, серыми ленивыми глазами, с морщинками вокруг, и рот с полными чувственными губами. Черная бархатная куртка, широкие синие брюки и кожаные сапоги на кнопках. Короткими, усеянными кольцами пальцами левой руки он держал длинный портсигар.
Он долго рассматривал королевского агента, а потом заговорил, растягивая слова:
—Трагедия старости не в том, что человек стареет, а в том, что он душой остается молодым.
Он говорил глубоким мелодичным голосом с легким ирландским выговором.
Бёртон едва не упал.
— Язва! — крикнул он. — Бисмалла! Это Язва!
О скар Фингал О'Флаэрти Уиллз Уайльд усмехнулся, продемонстрировав кривые зубы, швырнул портсигар на стол, бросился вперед и сжал Бёртона в
