направлялся к пиццерии. Дождь лил как из ведра, и он промок до нитки. Две машины передо мной, одна за другой, въехали в лужу у обочины и окатили его с головы до ног. Он не замедлил шаг и даже будто ничего не заметил. Прошло несколько недель, в течение которых он мне не встречался, и как-то в кафе я ни с того ни с сего спросил Линн, не видела ли она его. Она сказала, что однажды вечером, когда она ехала домой, он вышел из леса на 206-е шоссе.
В то первое лето мы с детьми проводили много времени на озере. Мы купались, лежали на солнышке, жарили барбекю, а когда вечерело, гуляли по вьющимся лесным тропам. Сумерки приносили прохладу, в кронах дубов шумел ветер, приносивший сосновые и глициниевые запахи.
Однажды вечером, в середине июля, мы шли по мосту, пересекавшему край Верхней Этны. Младший сын сидел у меня на плечах, а старшего Линн вела за руку. Мы подошли к скамейке, смотревшей на воду, и вдруг я заметил вспыхнувший огонек сигареты. Там было совсем темно – скамейка находилась в тени дуба, – и человек оставался невидим, пока разгоревшийся от затяжки сигаретный кончик не осветил его лицо. При следующей затяжке я увидел, что это была Джинни Сэнгер.
Я поздоровался с Джинни и напомнил Линн, что мы видели ее на рождественской вечеринке. Джинни сказала, что она как раз пришла в гости к паре, устроившей ту вечеринку. Они сейчас укладывают детей спать, и она решила пройтись.
– Мне нравится это место, – проговорила она.
– Мы хотим добраться до дома, пока эти двое не уснули прямо у нас на руках, – сказал я.
– И вряд ли у нас это получится, – добавила Линн.
– Я понимаю, что вам нужно спешить, – сказала Джинни, наступив на сигарету. Теперь под дубом стало абсолютно темно. – Но я так и не дорассказала вам, из-за чего начала увлекаться местной историей.
– Да, вы сказали, что побеседовали с Шерманом Греттсом, – напомнил я.
– Да, это так, – кивнула она. – После разговора с ним я стала читать книги и посещать лекции. Но вот о чем я хотела вам сказать… Я и сама кое-что узнала за это время. И еще как-то на конференции встретилась с одним сказителем из племени ленни-ленапов. Мне стало ясно, что мистер Греттс все выдумал. Названия мест были правильные, и некоторые детали тоже, но ни в одном прочитанном мной документе не было упоминания о тех вещах, о которых он мне говорил. – Она немного помолчала, затем рассмеялась.
– Интересно, – сказал я, и перед моими глазами, как живой, встал Сумасброд.
Джинни кивнула.
– Шерман проводит много времени в лесу, – продолжила она. – Среди прочих вещей, он иногда говорит – и всегда по секрету, как будто опасается, что его услышит кто-нибудь, кому это знать не положено, – что по Пайн-Барренс до сих пор кочует группа ленапов, которые живут так, как они жили до прихода европейцев. «Они всегда там были», – говорит он.
Я бы и хотел остаться и послушать, но нам нужно было спешить домой. Мы пошли дальше, через сосновый бор, по ковру из сухих иголок, теперь со спящими детьми на руках.
Линн сказала:
– Джинни, наверное, спросила у того сказителя о ленапах, скрывающихся в Пайн-Барренс.
– И что? – откликнулся я.
– А если все эти истории Сумасброда – правда и сказитель заявил, что ничего об этом не знает, только чтобы сохранить все в тайне? А то найдутся люди, которые обшарят всю Пайн-Барренс в поисках этого племени.
– А ты не думаешь, что Сумасброд просто не в своем уме? – сказал я.
– Ну, это само собой.
Было начало ноября, и по Атшен-роуд ветер носил листья того же цвета, что и дом Сумасброда. Я доехал до конца Атшен-роуд, поглядел налево-направо, пересек 206-е шоссе и выехал на грунтовую дорогу. На съезде с шоссе был уклон, и машина резко нырнула, потом я перевалил через небольшой холм. За холмом я увидел автостоянку, а еще дальше, за деревьями, высился церковный шпиль. На стоянке приткнулись два автомобиля, но никого поблизости не было. Я поставил машину, вышел и надел куртку – день был холодный и дул сильный ветер.
Тропа начиналась ярдах в двадцати. Я знал, что если бы я был готов к долгому путешествию, она провела бы меня через самое сердце Пайн-Барренс и закончилась через пятьдесят миль в Батсто, еще одном поселке, где плавили металл и делали дробь во время Войны за независимость. Я вошел в лес. Через сотню ярдов слева открылась широкая поляна, на которой стояла белая церковь. Я читал про нее – это была квакерская церковь Сэмюэля Ричардса, построенная в 1828 году. Ричардс владел литейным заводом в Атшен-Виллидж. Его особняк до сих пор стоит на берегу озера.
Рядом с церковью располагалось кладбище – концентрические круги могильных камней. В дальнем конце кладбища рос огромный дуб, я таких больших в жизни не видел. Он был очень старым, его оголенные ветви резко выделялись на фоне синего неба. Он стоял так, как будто о чем-то задумался. Я свернул с тропы и направился к кладбищу. Надгробия были небольшие, закругленные сверху. Они были сделаны из какого-то белого камня – мрамора или песчаника. Я шел по кладбищу и читал надписи – те, которые мог разобрать. Самой старой датой из тех, что я видел, был 1809 год. Какая-то напасть в один день унесла жизни четырех членов семьи Эндрюс. Возвращаясь назад на тропу, я через плечо поглядывал на дуб.
В тот первый раз я углубился в Пайн-Барренс на милю и никого по дороге не встретил. Наконец, в том месте, где ручей подходит близко к тропе, я
