– Лады. А во-вторых, запретили брать в Легион граждан империи и ограничили размеры. Неграждане, это не как в Риге, это значит, что волонтеры должны принадлежать к другой расе. Это, Лика, покруче, чем Иностранный легион. Испанец, немец или украинец ничем существенным от француза не отличаются. А вот если все бойцы Легиона чужие? Кто им отдаст власть, особенно если их мало? А с другой стороны, они – идеальный инструмент в руках умного хозяина. Так и было. Восемьсот лет почти. Легион набирал наемников на планетах, не входящих в империю. Таких планет пять. Живут на них разумные существа, более или менее похожие на людей, но на самом деле гуманоиды из них всех только той’йтши[14]. Неважно. Важно, что все эти планеты империи не нужны: далеко расположены, недостаточно развиты, бедны. Все. Но при этом империя их плотно контролирует, так что Легион не может взять там много людей. А кроме того, их очень долго приходится готовить, а это и дорого, и хлопотно, так что не разгуляешься.
Федор Кузьмич замолчал, пережидая, пока официант, принесший заказ, не расставит блюда и не наполнит их бокалы. Хотя говорил он по-русски, при свидетелях Федор Кузьмич говорить не хотел. Он продолжил только после того, как официант ушел.
– Но мы уже установили с вами, Лика, что такая организация, как Легион или КГБ, раз возникнув, дальше развивается сама по себе, не так ли? Легион развивался и вел свои собственные дела. Так была обнаружена Земля. Земля интересна тем, что она, во-первых, никому в империи не известна; во-вторых, развита совсем не плохо; но главное, в-третьих. Земляне поразительно похожи на аханков. Очень сложно отличить. Понимаете? Легион стал тихонечко вербовать землян, но поскольку это тайна (было тайной), то отставников отправляли домой. Тех, кто хотел, конечно.
Лика недоверчиво посмотрела на Федора Кузьмича, и тот, поняв ее недоумение, объяснил:
– Это только кажется, что слишком гуманно. Это выгодно. Макс вам потом объяснит, когда сможет, а сейчас главное. При возврате отставник проходит демобилизующие и восстановительные процедуры. Смысл в чем. Омолодить (это возможно), чтобы дать возможность начать новую жизнь, и разоружить, вывести из употребления наиболее экстремальные знания и навыки (ну это, надеюсь, понятно). Даже память о жизни в империи приглушается. Понятно, что полностью стереть все это невозможно, но минимизировать можно, вполне. Отставники это еще и резервисты. На всякий пожарный случай. Ну как сейчас, например. Для этого предусмотрены некоторые процедуры… Ну вот, пожалуй, и все. Можно кушать.
– Подождите! – запротестовала Лика. – Я хочу еще спросить.
– Спрашивайте, но только один вопрос, и хватит пока. Хорошо?
– Хорошо, – согласилась Лика. – Что будет, если империя узнает наш адрес?
– Земляне – очень ценный материал, – нарушил молчание Макс. – Очень ценные рабы. Потому что если не рабы, то конкуренты. Не сейчас, конечно, но потом непременно. Аханки ведь и сами начинали как компаньоны в империи Вуспсу. И где теперь та Вуспсу?
Глава 3. Маска
Лика плыла в тишине. Странное ощущение. Тишина, покой, смерть…
«Я умираю». – Мысль была медленная и не страшная. Умирать оказалось легко. Тишина, покой, смерть. Или посмертие?
«Наверное, я уже умерла… – решила Лика равнодушно. – И это… Что?»
Что это было? Рай? Или это было чистилище? Но определенно не ад. Ад остался позади. Длящийся гром выстрелов, тягучие крики, тугой воздух, сквозь который с трудом продавливается работающее за пределом своих возможностей тело, и пули, плывущие в вязком, сгустившемся воздухе. Со всех сторон. В нее.
В памяти всплыло залитое кровью лицо Макса – искаженное горем? страданием? ужасом? – и Федор Кузьмич, выносящий плечом дверь – медленно, медленно, очень медленно – и Вика…
Воспоминание было выцветшим, как старая кинопленка; далеким и чужим, как Троянская война; никаким. Оно ничего не затронуло, ничего не задело. Не причинило ни боли, ни радости. Ушло. Тишина, покой, смерть.
Небытие затягивало ее в свои туманные владения и возвращало обратно, выдавливало из себя, не принимая и не бросая. Не явь, не сон. Неприкаянная душа Лики плыла по реке, имя которой Стикс, между памятью и забвением, между миром живых и миром мертвых. Или странствовала уже в пустынных землях Аида? Ни страха, ни печали; ни ужаса, ни желаний. Ничего…
Потом ей стали сниться сны. Странные сны и разные сны. Сон про то, что Макс гладит ее по голове и что-то тихо поет. Колыбельную, что ли? Или другой сон, про то, как боль разрывает тело, как легкие отказываются дышать, а сердце биться, и кровь превращается в огонь. Сон про Федора Кузьмича, расстреливающего огромный черный джип (где это было? где? когда?), и сон про Вику, высаживающую телом огромное окно, чтобы обрушиться сквозь него и вместе с ним на головы врагов. Каких врагов? Неважно. Просто врагов. Врагов. И снова ей снился Макс. Старый Макс, слушающий «Тоску»; и Макс молодой, кормящий ее с ложечки; или Макс, бегущий с Ликой на плече сквозь ночной дождь. Всюду был Макс. Он менял белье на ее постели, и стрелял из этого своего «юзика-узика», и сидел рядом, когда горела ее кровь. Он был рядом. И это было правильно. Нет, это было не только правильно, это было хорошо…
Память подбрасывала воспоминания порциями, как сучья в костер. Из разрозненных кусков, маленьких кусочков смальты, перепутанных как будто нарочно, мысль пыталась составить мозаику. Бедный мальчик Кей, бедная девочка Лика. Жизнь, это что? Жизнь – это память. Вспомнить все. Она пыталась вспомнить все…
