временного содержания. Для семейной пары это был такой же несомненный факт, как обещание жениха.
— Что, по-твоему, они строят? — спросила Люсиль, латая одеяло, которое зимой порвалось в нескольких местах.
Теперь пришла пора чинить и обновлять изношенные вещи.
Харольд пыхтел сигаретой и наблюдал за Джейкобом, который игриво бегал в кружевной тени высокого дуба. Он что-то напевал себе под нос, но Харольд не знал этой песни.
— Что, по-твоему, они строят? — спросила Люсиль, повысив голос.
— Клетки, — ответил ее муж, выпуская изо рта клуб серого дыма. — Казармы и клетки.
— Клетки?
— Для мертвых.
Люсиль перестала обшивать заплатку. Она опустила одеяло на пол веранды и аккуратно сложила в коробку швейные принадлежности.
— Джейкоб, милый?
— Да, мэм.
— Сходи во двор, детка. Осмотри те кусты у магнолий. Возможно, ты сможешь собрать там пару горстей ежевики. Это будет твоим лакомством после ужина. Согласен?
— Да, мэм.
Получив задание от матери, мальчик превратил свою палочку в рыцарский меч. Он издал боевой клич и побежал к магнолиям на западном краю участка.
— Оставайся около кустов, чтобы я все время могла тебя видеть! — закричала Люсиль. — Ты слышал меня?
— Да, мамуля, — ответил Джейкоб.
Он уже штурмовал магнолии своим воображаемым мечом. Ему редко разрешали отклоняться от строгих норм поведения — даже чуть-чуть. Поэтому он любил такие мгновения свободы.
Люсиль встала и подошла к перилам веранды. На ней было зеленое платье с белым подшитым воротником. На рукаве поблескивали дюжины заколок — она считала их незаменимой помощью в домашнем хозяйстве. Седые волосы были подвязаны в «конский хвост». Несколько выбившихся прядок падали на брови. Ее бедро болело от долгого сидения в кресле и от предыдущих игр с сыном. Она со стоном потерла больное место и, расстроенно вздохнув, опустила руки на перила.
— Мне не нравится, как ты называешь их, — посмотрев на землю, сказала она.
Харольд затянулся сигаретой и выпустил дым на каблуки своих ботинок. Когда последний глоток никотина покинул его тело, он нехотя ответил:
— Ладно, я больше не буду говорить о мертвых. Если хочешь, начну называть их «вернувшимися». Хотя мне не понятно, чем это слово лучше остальных. Ты хотела бы называться «вернувшейся»? Словно какая-то чертова посылка?
— Ты мог бы называть их людьми.
— Но они не…
Взглянув в глаза жены, он понял, что сейчас ему не следовало озвучивать подобные мысли.
— Просто они… несколько уникальны, вот и все. По такому же принципу мы называем кого-то республиканцем или демократом. Или объединяем людей по группе их крови.
Он потер подбородок и удивился недельной щетине. Как он мог забыть о ежедневном бритье?
— Короче, — стараясь не думать о щетине, продолжил Харольд, — нам все равно придется называть их как-то. Чтобы знать, о ком мы говорим.
— Они не «мертвые». И не «вернувшиеся». Они люди. Как видишь, все просто и ясно.
— Ты должна признать, что они особая группа людей.
— Харольд! Он твой сын!
Старик посмотрел ей в глаза.
— Мой сын умер.
— Нет! Не умер! Он там! У кустов!
Она указала пальцем на фигуру мальчика.
Наступило молчание, которое нарушалось лишь порывами ветра, звуками отдаленной стройки и легким постукиванием, когда Джейкоб бил палкой по стволам магнолий, росших на краю канавы.
— Они строят для них клетки, — сказал Харольд.
— Наше правительство не опустится до такой жестокости. Да, пока мы не знаем, как с ними поступать. Их становится все больше и больше. Куда бы ты ни повернулся, везде они. Поэтому растет количество бунтарей и воинственных идиотов, которых показывают по телевизору. Но истина заключается в том, что мы ничего не знаем об этих Божьих существах.
