встретились взглядами, и ему почудилось, будто что-то в ее лице пробило полночь: зрачки стали черными колоколами на часовой башне, отбивающими двенадцать ударов.
– Гм, привет, – поздоровался Эдгар, подходя ближе. Подмигивание Изолы небрежной искрой подожгло буйные заросли его надежд, тотчас заполыхавшие степным пожаром. – Привет, – повторил он и по-дурацки взмахнул рукой. Вообще-то у него никогда не получалось флиртовать, но в тот вечер он чувствовал себя еще более неловко, чем обычно. Виски в желудке сгущалось и уже грозило створожиться.
– Я не курю, – объяснила она, – но все равно спасибо.
– Э-э… Ну, я тоже не курю, – промямлил Эдгар.
Девушка пожала плечами.
– Мне нельзя. Брат меня сразу убьет.
– А-а, – протянул Эдгар. – Бережет тебя?
– Не хуже бронежилета.
Оба неловко потупились и отхлебнули из своих бокалов.
– Я – Эдгар.
– Ага, – с загадочной улыбкой постучала она по носу. – Так и подумала, что твое лицо мне знакомо.
Эдгар сглотнул: на кого же он похож, такой неуклюжий и бледный? Он как мог небрежно прижал пивную бутылку ко взмокшему лбу и выдавил:
– О… Мы знакомы?
– He-а. Но я тебя знаю. Я читала твои книжки. – Он непонимающе посмотрел на нее, а девушка приподняла бровь, пальцем оглаживая кромку бокала, словно волшебную лампу Аладдина. – Эдгар Аллан По?
– О, типа, «Ворон» и все такое?
– Ну да. Хотя это и не лучшее из твоих сочинений.
Эдгар неловко рассмеялся и тут же замолчал, услышав эти булькающие звуки.
– Я – просто Эдгар.
С механическим шорохом комнату вновь заполнил дым, скрыв обоих туманом, словно пришедшим сюда с далеких болотистых пустошей. Незнакомка протянула сквозь марево ладошку для рукопожатия, и в свете прожектора мелькнули обкусанные до мяса ногти, покрытые лаком с блестками.
– Я – Аннабель Ли.
Под утро, когда вечеринка уже содрогалась в агонии, Эдгар, преодолев лабиринт переплетенных ног и пустых бутылок, добрался до чудесным образом опустевшего кресла и поискал имя таинственной девушки в Интернете. Только тогда до него дошло.
Не красавица
В ванной было так же туманно, как и на вечеринке по случаю окончания лета два дня назад. И удушающе жарко, словно липкий воздух поступал по трубам из тропиков. Лужи воды, мокрые полотенца. Бруски мыла с прилипшими светлыми волосками.
Девочка по частям: кукольно-тонкие ноги, бритвенный порез на коленке. Торчащие бедренные кости. Бледные руки, умащенные клубничным лосьоном для тела.
Она намотала полотенце на голову как тюрбан. Зеркало запотело от пара, и Изола Уайльд подняла руку, чтобы его вытереть, но, передумав, схватилась за раковину и наклонилась ближе к запотевшему стеклу. Отражение мутное, словно анонимный свидетель в вечерних новостях или информатор из среды мафии на месте свидетеля. Изола в программе защиты свидетелей. Анонимная Уайльд. Она могла бы быть кем угодно.
– Зеркало, зеркало, что на стене, – нараспев протянула она, стараясь, чтобы голос звучал так же туманно, как расплывчатое отражение. – Кто красивее всех в стране?
В тумане поплыли слова, и под ловкими пальцами древнего волшебства, заключенного в стенах, на зеркале начали проступать буквы:
ДЕВОЧКИ-ПОДРОСТКИ ВСЕГДА НЕКРАСИВЫ
– Одета ты или нет, я захожу, Изола.
Изола уже вытирала зеркало, когда без дальнейших церемоний мама Уайльд распахнула дверь. Ее всклокоченные после сна волосы превратились в гнездо сказочных грез, под глазами темнели круги. Но зеркало все равно должно было назвать ее самой красивой: даже больная, почти прикованная к постели, мама Уайльд все равно сохраняла отблеск былой привлекательности и зерно очарования. Так выглядела бы стареющая Мэрилин Монро, если бы ей вовремя промыли желудок.
Однако все лучшие, с точки зрения Изолы, мамины фотографии были сделаны до того, как ей поставили диагноз. Смазанные края, длинные ресницы, накрашенные улыбающиеся губы, веснушки на носу. Конец восьмидесятых: мама лежит на кровати, держа в руках телефонную трубку с проводом, – и
