лишь желаемом, о том, что на самом деле уже начал реализовывать…
– Вот это да…- Но наша беседа была прервана вынырнувшей у одного из шлюзов бассейна женщиной. Признаться, тогда я подумал, было, 'девушкой', но теперь-то я знаю, что это была сорокасемилетняя Софита, и вынужден говорить правду… Надо сказать, что для своих лет она выглядела неправдоподобно молодой. Она была красивой, очень красивой… Это было то редкое для женщин сочетание ума и красоты, заставляющее окружающих мужчин едва ли не боготворить её, возведя в ранг своего кумира, обожая и не смея надеяться на взаимность… Софита плавала легко и абсолютно свободно; казалось, вода – её естественная среда обитания… 'Наш дельфин' – прозвали её позже в бассейне. Интересная была у ней судьба… Будучи неплохим химиком-технологом – настолько неплохим, что её нередко приглашали на консультации даже конкурирующие друг с другом фирмы, на что непосредственное её начальство смотрело сквозь пальцы – она однажды сумела из-за совершенно глупой ошибки – бывает же и на старуху проруха! – практически полностью потерять зрение. Понятно, что о работе по специальности уже не могло быть и речи. А ведь было ей тогда тридцать пять лет… Надо было что-то делать.
– Я,- рассказывала мне чуть позже Софита,- видимо, запела просто 'с тоски'… Первые песни такие и были – заунывные, тоскливые… Но – видимо, тогда именно такое настроение и соответствовало состоянию большинства – успех пришёл неожиданно, быстро, сразу… По мере того, как публика, аплодируя, вставала на концертах – настроение поднималось. Песни становились более светлыми, жизнерадостными… Казалось, настроение публики поднимается вместе с моим… Зрение тоже понемногу возвращалось – вскоре я уже могла различать дорожные знаки, а сегодня уже могу и читать… В очках, правда…- Улыбнувшись, добавила она.
– А почему Вы стали именно петь – нужно было найти какое-то занятие?- Немного осмелев, поинтересовался я.
– Не знаю,- с некоторым даже недоумением передёрнула плечами она.- Видимо, мне просто надо было чем-то заняться… Ну, а начинать всё сначала я уже не могла… Потому и выбрала то, что хоть немного умела…
– Как – Вы уже пели раньше?- Удивился я.
– Ещё в детстве,- улыбнулась она.- В школьном хоре.- Мы рассмеялись.- А если серьёзно – то я ещё в студенчестве начала петь – мы тогда создали свой ансамбль,- когда стих смех, просто продолжила она.- Получалось, видимо, неплохо – вскоре нас пригласили на телевидение… Сейчас эта группа уже не существует. А жаль. Неплохие были ребята…- С плохо скрываемой грустью тихо вздохнула она.
– Почему 'были'?
– Потому, что их уже нет – развела руками 'девушка': теперь каждый – сам по себе. Кто-то создал новую группу, кто-то выступает с сольными концертами, кто-то – учит других… Но того, что было – уже не вернёшь… А жаль…- Я смотрел на неё и не мог поверить, что это – не фальсификация: ну, не может так выглядеть женщина полувековой давности, и всё! На вид ей было… Ну, вблизи я мог дать ей и тридцать, может – тридцать пять. Не больше. Издали, пока не рассмотришь – запросто можно было дать лет двадцать… А она, глядя на меня, как будто читая мои мысли, лишь грустно улыбалась…
Глава 8 'Летописец'.
…Зима в Ункарии обычно гораздо суровее, чем у нас – об этом меня предупреждали… Да я и сам уже имел об этом некоторые представления, полученные во время своей 'олимпийской' командировки в Муану – а ведь местные тогда говорили, что зима у них выдалась на редкость тёплая: ниже -10 температура не опускалась… Мне же, привыкшему к тёплым ветрам побережья, эти -10 казались полярным холодом… Наученный горьким опытом Муанской зимы, я, экипируясь к поездке в Кайану, самым тщательным образом изучал опыт всех известных мне с детства полярников. Как знать – может, именно это меня в известной степени и спасло: если в октябре ещё встречались лишь отдельные заморозки, то в ноябре уже вовсю мела позёмка и лёд в замёрзших лужах даже уже не хрустел…
К декабрю у меня пропало всяческое желание бывать на улице. Не смотря на то, что Кайана – красивый город, по которому стоит побродить, я большую часть времени просиживал в своём номере на 12 этаже гостиницы 'Ункария', философски разглядывая кружащиеся за окном снежинки. Ко мне частенько наведывался Карой де Лю, с которым мы за это время почему-то сблизились, даже почти подружились – видимо, оба чувствовали друг в друге 'родственные души'. Однажды он, влетев ко мне, с порога заявил:
– Собирайся!
– Куда?- Опешил я, явно намереваясь отвертеться от 'заманчивого' предложения прогуляться куда-то в пургу. Правда, Карой однажды на подобные возражения, ухмыльнувшись, заявил, что я 'пурги ещё не видел'. И обещал при случае показать.
– Пойдём – не пожалеешь…- Уверенно заявил теперь он, и, едва ли не силой заставив меня одеться, вытащил на улицу.
…На улице мела метель. 'Метелица', как сказал, едва ли не с нежностью, Карой. Снежинки таяли на лице, мгновенно делая его мокрым, и от этого становилось ещё холоднее. Овчинный тулуп, раздобытый где-то Лидочкиной мамашей, грел хорошо. 'Ещё бы – Любовь греет!' – подзадоривал посвящённый в это дело Карой. Мы поехали на рокаре – это такой электрический автобус с искрящими о провода рогами. Изобретение какого-то местного деятеля, по-видимому. По крайней мере, нигде больше, как на территории Сонов и нескольких близлежащих к ним дружественных стран, мне такого видеть не доводилось. Поначалу я относился к ним едва ли не с трепетом первобытного человека, благоговеющего перед осыпающего его искрами колдуном, но мне объяснили, что ничего общего с колдовством это не имеет, а рога нужны ему, чтобы, двигаясь вдоль проводов и касаясь их, обеспечивать электроэнергией мотор этого чуда техники. Поначалу всё это очень удивляло, но потом я привык и даже поражался нерасторопности наших транспортных компаний – ведь в эксплуатации это сооружение было гораздо дешевле автобусов… Сейчас мне было любопытно наблюдать, как с облеплённых снегом проводов из-под рогов этого рокара сыпались целые снопы искр, напоминающих фейерверки.
– Давай быстрее,- прервал мои наблюдения Карой и мы влезли внутрь этого чуда.
…Ехали мы почти полчаса. Затем мой гид, что-то рассмотрев сквозь пургу, упорно именуемую им с улыбкой 'метелицей', вытащил меня наружу. Минут через пять путешествия в сплошном снежном кружеве мы добрались до замёрзшего озера и пошли по льду.
– Осторожно,- предупредил мой спутник,- не спеши упасть в воду – это всегда успеешь…
– Какая вода, братишка – ты с ума сошёл?- Я даже остановился от изумления.
– Увидишь,- ухмыльнулся Карой. И действительно – вскоре наш путь преградила дорожка, вырубленная во льду. Небольшая – метров пять-семь, наверное. Видя мой изумление, Карой рассмеялся:
– Поплавать не хочешь?- Я молча уставился на него, пытаясь понять, шутит он или издевается. Он рассмеялся.
– Пошли…- И мы забрались в небольшую лачужку, сооружённую на берегу, у одного из концов водной дорожки. Внутри метели не было – она каким-то странным образом обтекала строеньце, практически не попадая вовнутрь, не смотря на то, что двери в лачужке не было. Какое-то время мы сидели, рассматривая постоянно меняющийся рисунок мечущихся снежинок. Карой несколько раз прислушивался к чему-то, поглядывал на часы. Темнело. Вдруг он в очередной раз прислушался и, вскочив, схватил меня за руку и потащил из избушки.
– Ты куда?- Пытался сопротивляться я. Хотя мне был совершенно не ясен смысл этого нашего сидения в избушке, но – я угрелся в своём тулупчике и мне совсем не хотелось выбираться в метель.
– Т-ссс…- Приложив палец к губам, прошипел Карой.- Тише… Сейчас увидишь…- И я услышал скрип шагов подходящего к нашему убежищу человека. Карой профессионально держал нашу 'группу наблюдения' так, чтобы ни мы не видели путника, ни он – нас. Подойдя к избушке, путник остановился – видимо, оглядываясь; и, не заметив, похоже, ничего подозрительного, вошёл. Мы расположились так, чтобы,
