Но будет и другое, когда сомнения превратятся в уверенность, и однажды Крисп скажет себе: да, я видел их всех. Видел в пожаре – контуры, призраки, наброски, за миг до взлета, как если бы огонь второпях складывал паззл, восстанавливал некую структуру, зафиксированную в самой сердцевине искрящегося пламени. Диего Пераль. Энкарна де Кастельбро. Спурий Децим Пробус. Якатль Течли. Гиль Фриш. Джитуку Лемба. Анджали Чандра. Остальные, чьи имена со временем выветрились из памяти Криспа. Пассажирский коллант, каким он был при первом старте с Террафимы, в день побега на рывок. Призраки явились и исчезли, а следом исчез и пожар – угас в блеклой рассветной вышине.
– Стойте!
Упав на колени, Крисп молотил землю кулаками.
Это был рай.
В ручьях тек жидкий хрусталь. От одного взгляда на прозрачную, сверкающую под солнцем воду ломило зубы. По берегам во множестве цвели астры: мохнатые, как шмели, махровые, подобно хризантемам. Сирень, фиалка, роза – дерзкие астры обокрали родичей, присвоив все цвета и оттенки, доступные взгляду. Жужжали деловитые пчелы, временами опускаясь в душистые объятия лепестков. По краю яблоневой рощицы, на живых изгородях, обустроенных природой, вились лозы: мощные, с цепкими блестящими усиками. Лоснились гроздья ягод, налитых сладким соком, выпячивали рельефный, глянцевый бочок. Местами виноград подвялился на жаре: кожица сморщилась, покрылась темными пятнами, притворяясь лицом старика. Выше, на раскидистых ветках, ждали своего часа яблоки. Темно-красные, почти бордовые, с редкими бледными проплешинами, они прятались в зелени на манер жеманной красавицы, заявляющей о любви к одиночеству – так, чтобы их было видно отовсюду. Птичий щебет оглушал. Оратория пернатого хора сперва звучала какофонией, позже, тема за темой, выделялись отдельные голоса и инструменты, и в финале все сливалось в монументальную, прекрасно аранжированную коду, чтобы спустя пару минут вступить с начала.
Монастырский сад Сан-Бернардино засох бы от зависти при виде этого великолепия. Райгород? Городи, не городи, хоть весь по?том изойди, а слабы руки человеческие и ничтожны их потуги.
Рай был безлюден, как и подобает раю после изгнания.
Вход в рай охранял ангел. Исполин из чисел, которые свет, женственный, как сама смерть, ангел загораживал дорогу столбом огня. Пахло грозой, молнией, ливнем. В убийственном равнодушии, с каким ангел взирал на незваных гостей, в бесстрастии его молчания Диего чудилось что-то знакомое. Бежать? Они лишились лошадей. Пешие, в повседневной одежде, в черных дорожных плащах до земли, маэстро с Карни замедлили шаг, а вскоре остановились, глядя на могучего стража. Бежать не имело смысла.
Бежать было некуда.
– Господь, – сказал маэстро ангелу.
И подвел черту:
– Господь – опора наша среди бури. Изыди прочь.
Рапира вылетела из ножен. Острие клинка обратилось к белому, беспощадному свету – комар против солнца. Сталь затрепетала, вибрации превратили ее в собственную тень. Казалось, мастер-оружейник вычернил клинок, пустил по рапире причудливую гравировку.
– Прочь, – повторила донья Энкарна.
Сабля в ее руке больше не казалась тяжелой для сестры и дочери маркизов де Кастельбро. Девушка шагнула вперед, встав рядом с маэстро. Черный плащ забился, зашелестел; ветер улегся, упал в траву, но плащ не нуждался в ветре. Материя рассыпалась сонмом песчинок, крупиц пепла, летней мошкары – и вновь собралась за плечами Карни парой нервно трепещущих крыльев. Вторая пара крыльев хлестала воздух за спиной Диего Пераля.
– Изыди!
Они пропустили тот момент, когда ангел исчез.
Впрочем, и в раю они не задержались надолго.
Король:
Народ:
Король:
Кардинал-советник:
Король:
