– Не, так люди не меняются, – сказала Катя. – У нее папа – настоятель храма Михаила Архистратига на Видова. Дома трое малых, каждую копейку считают. Какая изба красоты?
– Да ладно, – засомневался Денис.
– Это у вас в Москве батюшки на «Небесных драконах» рассекают. А храм Михаила на отшибе, приход там маленький, особо не разгуляешься. Да и потом, отец Сергий такой, знаешь, ревностный. Может, от этого и бедный. Он бы Улите никогда украшательство бы не оплатил.
Денис взглянул на Улиту. Федя сидел близко. Слишком близко, склонился к ней, что-то рисовал в светоплате, тихо смеялся.
Жарко в классе. Шевелева белее мела, с прямой спиной, не сводит глаз с Веселовского. Девочки молчат, только быстро-быстро перебирают пальцами по светоплатам, и Денис догадывался, какая числовая буря бушует сейчас в закрытых
Денис встряхнулся.
Все ребята в классе: Аслан, Артем, Федя… – все не сводили глаз с Улиты.
– Совсем Федя обалдел, – сказал он.
– Я бы назвала это самоубийством, – заметила Локотькова. – Причем на людях. Боюсь, не дотянет до вечера.
– Ярцев, Локотькова, надеюсь, вы проводите сравнительное изучение сказаний народов мира? – спросила Марфа Александровна звучно. В голосе меж тем сквозило – «я вас вижу насквозь, лентяи вы и бездельники».
– Ага, – Локотькова склонилась над светоплатом, открыла урок. – Вот как раз о… Медее беседовали. Об аргонавтах.
– И что же ты думаешь о Медее, Катерина?
– Ужасная история, – прочувствованно сказала девушка. – Хочешь мстить мужчине – мсти ради бога, но дети, дети-то причем? Сама предала отца, сама помогла Ясону, а потом на него же и свалила всю вину.
– Медея… – Марфа Александровна оперлась на стул, посмотрела в окно. В лице ее отобразилась некоторая мечтательность. – Грустная история, правда? Колдунья, красавица… Она полюбила Ясона и поэтому помогла ему украсть золотое руно. Усыпила змея, который его охранял. Но она была царевна. Гордая, сильная, смелая…
Марфа Александровна прошлась по классу, встала рядом с Шевелевой.
Оперлась о парту.
Маша чуть вздрогнула.
– Медея была волшебницей, – звучно продолжила Марфа. – Могучей волшебницей. Но она любила Ясона так сильно, что предала собственного отца. Она пожертвовала всем ради него, а он ее не любил. Да, Катя, ты права, это грустная история.
– Когда уже эти греки с их мифами кончатся, – шепнула Локотькова.
– Я думал, тебе все в словесности нравится, – покосился Денис.
– Вот еще, – фыркнула Катя. – Я греков не люблю. Скандинавов люблю. Старшая Эдда, младшая Эдда, нибелунги. Это впереди будет, могу поделиться…
– Локотькова…
– Мы о Медее, Марфа Александровна.
– Не сомневаюсь.
Классная вернулась к доске, взяла светоплат. Коснулась пальцечуйной пластины, по ученическим «таблеткам» веером разлетелось домашнее задание.
Звонок пролетел по коридорам. В гимнасии они были музыкальными, с утра государственная песнь, «союз нерушимый народов свободных», а потом подборка школьных песен всех времен. На этот раз «Крылатые качели». Денис ненавидел эти чертовы «Качели», а в классе их было слышно чуть тише, так что он задержался, сделал вид, что завозился со светоплатом.
Локотькова упорхнула, следующим уроком была химия, надо было топать в лабораторию. Ярцев нехотя поднялся, пошел по опустелому классу. Улита, в сопровождении парней – всех парней, но ближе всех Федя Веселовский, уже вышла.
У стола Марфы была одна лишь Маша Шевелева – белая, как лед, но не от волнения, от бешенства, каким-то чутьем угадал Ярцев. Черные волосы чернее смолы, миниатюрная, стройная, злая, как оса. Она что-то тихо спрашивала у классной.
– …Что ты имеешь в виду? – удивилась Марфа.
– Почему детей? – сказала Мария. – Почему детей, а не Ясона?
Классная задумалась, Денис задержался в дверях. Вот уж чего не ожидал. Меньше всего Шевелеву сейчас должны занимать какие-то сказки.
– Понимаешь, они были его будущим, его продолжением, – сказала Марфа Александровна, когда Ярцев уже вышел. – Она не могла отнять у него царство или руно, и смерть Ясона была слишком малой платой за его предательство. Она ударила по самому дорогому, что у него было – по его будущему.
