– Дочкой отца Сергия? – Алина налила себе вторую рюмку. – Быть не может. Нет, они ошиблись, такого точно не может быть. Кто угодно, только не Улита. Вы же ее знаете.
– Еще бы! – кивнула Галина. – Я в храм Михаила каждое воскресенье хожу, Алина Даниловна. Я всю их семью знаю, и батюшку Сергия, и матушку его, она сейчас в роддоме, и детишек всех. Улита на клиросе поет. Хорошая девочка, она бы никогда с Веселовским никуда не поехала. Не так воспитана она.
– Да никак она не могла, нет, – замотала головой Алина. – Ошиблись девочки.
– Ой, не знаю, не знаю, – вздохнула домработница. – Как представлю, что Маша могла быть там. Говорят, машина всмятку, в лепешку ее раскатало.
– Машу бог уберег, – убежденно сказала Алина.
Входная дверь распахнулась.
Галина Федоровна ойкнула и спрятала стопку за спину.
– Где она? – с порога спросил судебный обвинитель города Суджук Петр Шевелев.
– Петя, Петенька, – Алина подскочила, на цыпочках подбежала, торопливо зашептала:
– В уборной она. Заперлась и не открывает.
– Давно?!
– Третий час.
– А вы тут коньяк лакаете?! – Петр отодвинул жену, подошел к двери. – Машуль, ты там как? Машка, скажи что-нибудь.
Она молчала так долго, что Петр уже подумывал, не сломать ли дверь. Потом долетело слабое:
– Уходи, папа.
Обвинитель приободрился. Отвечает – уже хорошо, значит, дурить не будет. Он пытался вспомнить, есть ли что-нибудь режущее в уборной – бритвы, стекла, но никак не мог сообразить.
Об аварии ему сообщили сразу же, как только дорожники опознали машину Федьки. Вот же дурак, сколько раз он ему говорил. И Веселовский-старший хорош. Баловал наследника. Вот и добаловался. Лекари говорят, Федя в коме.
– Маша, доча, выходи, – позвал Шевелев.
– Оставьте меня, уйдите все!
«Плохо дело, – подумал Петр Ефимович. – Эдак она себя накрутит. Ей бы успокоительного…»
– Маша, открой!
Петр дернул дверь, и его будто ударило чем-то навылет сквозь полированное дерево. В голове зашумело, он отступил, сел на диван.
– Петя… – осторожно позвала Алина. – Петь, ты чего?
– Нормально, – еле ворочая языком, сказал Шевелев. – Посижу.
Алина метнулась к столу, принесла стопку коньяка. Шевелев, не глядя, опрокинул ее, выдохнул. Онемение, сковавшее его изнутри, разжало тиски, отступило.
Он встал, пошел на второй верх.
– Я полежу немного, Алина.
– А Маша? – хором спросили женщины.
– Оставьте ее, – бессильно сказал Петр. – Сама выйдет.
Глава двадцать восьмая
– Ужас какой, – сказала Катя. Они сидели на слоистых валунах, позади двухсаженная стена искусственного камня – лоб набережной, впереди, в пяти аршинах, начиналось море. Узкая полоска каменистого солнцебрега тянулась саженей на двадцать. Дальше набережная кончалась, начинался скалистый лом берега и тянулся до самого старого причала, закрывшего пол-окоема.
Сюда точно никто из приезжих не захаживал, здесь никаких развлечений, кроме тех, что люди несли с собой и оставляли потом морю. Вода перемалывала в мягкой пасти бутылки до прозрачных, как леденцы, окатышей, растворяла бумагу, сгрызала дерево, и только многомерник, вездесущий многомерник шуршал на камнях. Удобная штука этот многомерный материал, все из него можно вылепить. Раньше его называли пластик. Но море медленно перетирало и его, морю торопиться некуда. В бурых водорослях прятались крохотные крабы, чуть что, они прыгали в воду, забивались под камни.
– Жуть, – повторила Катя.
Она снова и снова пролистывала запись Дениса. Потом полезла в «Облака», в суджукские содружества, которые уже взорвались веером ярких ярлыков «Веселовский все», «Федя!!!» и так далее.
– Пишут, что Федя в мертвосне, – сказала она. – А запись чего не выложил? Это ж бомба, набрал бы подписчиков под тысячу разом.
Ярцев пожал плечами.
