красные искорки, но те гаснут, не долетев до холодного каменного пола. В помещении холодно, все-таки глубоко, близко подземные воды, разве что в дальнем углу здоровенный детина деловито перекладывает в железном ящике металлические крюки и прутья со зловеще загнутыми концами.
Я присмотрелся, это тот же, что отворял ворота, удивился, поинтересовался как можно спокойнее:
– Это что… пыточная?
Мужик усмехнулся.
– Шутите?.. Это для жарки мяса. Хозяин любит хорошо прожаренное. Он вообще кроме мяса ничего бы и не ел!
– В его возрасте? – спросил я. – Неудивительно, что у него такое с суставами… В каком бочонке вино самое старое?
Он повернулся, вытянул руку.
– Вон там в углу. Ковшик не забудь!
– У меня своя посуда, – ответил я.
Он смотрел, как я умело открыл кран, темно-красная струя полилась спокойно и величаво, осознавая свою элитность. Я дождался, когда кувшин наполнится, аккуратно повернул кран, перекрывая вину выход, и выпрямился.
– Прекрасное вино!.. Чувствую даже по аромату.
Он кивнул.
– На здоровье…
Я вернулся с кувшином вина несколько ошалелый, но не подал виду, а когда встретил пытливый взгляд хозяина, сказал с восторгом:
– Прекрасный винный погреб!.. И сразу видно, где старое вино, где молодое…
Он кивнул, его губы начали раздвигаться для ответа, но вдруг насторожился, прислушался к чему-то, мы умолкли в ожидании, а он поднял на Рундельштотта взгляд, полный благодарности, на губах впервые за все время проступила слабая и пока еще неуверенная улыбка.
– Мои благородные друзья… Как же я рад! Благородный Рунд просто удивительный лекарь.
Рундельштотт спросил радостно:
– Действует?
– Мои бедные суставы, – проговорил хозяин, – впервые за многие месяцы перестали донимать меня болью, даже когда я не двигаюсь…
Рундельштотт вздохнул с облегчением, а я кашлянул и сказал скромно:
– Если мне дозволено будет добавить, то боль на некоторое время вернется, хотя уже не так сильно… это будет длиться с неделю… Мудрый Рунд вот так полностью излечил моего дедушку, так что я знаю! А через пару недель вы уже забудете, что суставы у вас когда-то были распухшие и скрипели!
Хозяин посветлел лицом, посмотрел и на меня благосклонно.
– Вы хорошие люди, – сказал он просто.
Утром мы выехали со двора, тот же самый мужик закрыл за нами ворота.
Я оглянулся, а когда отъехали, пробормотал:
– Одно непонятно…
Фицрой теперь везет принцессу перед собой, она снова у него в руках, как закутанный в одеяло ребенок, Понсоменер унесся вперед, потому только Рундельштотт услышал и поинтересовался:
– Что непонятно?
– Дом большой, – сказал я осторожно, – даже громадный. Сад, огород, ухоженный пруд с вот такими рыбинами…
– С карпами, – уточнил он. – В основном.
– Да хоть с осетрами, – сказал я, – но они же не просто сами по себе!.. Их кормить надо… или не надо? Пруд чистят или он как озеро?.. Все равно как-то странно… один человек на все?
Рундельштотт помолчал, лицо медленно принимало грустное выражение.
– Иногда, – проговорил он с неуверенностью в голосе, – природа как бы принимает человека… Некоторых. К которым привыкла, пока они сидят на одном месте, если незлобивы и не вредят… У таких, глядишь, всегда урожай, двойной приплод, вода в роднике не иссякает и всегда холоднющая, в саду полно яблок…
– И не колдовство?
– Верно, – сказал он. – Верно заметил. Это не они, а… для них.
Я задумался, что-то не в духе генеральной линии эволюции и происхождения видов, по отбору и жестокой конкуренции, а как бы наоборот, хотя везде межвидовая конкуренция сохраняется, а здесь как бы исключение, крохотная лакуна. Как если бы природа пожалела беспомощное существо и сунуло ему под мордочку блюдце с молочком.
Хотя, может быть, эволюция смотрит мудрее, чем я думаю. То есть межвидовая и внутривидовая конкуренция пусть становится еще жестче, это двигает прогресс, но в то же время нужно поддерживать и тех существ, что интуитивно выходят на более высокий уровень, где уже не конкуренция,
