Я сказал с досадой:
– Как бы еще убедиться, что принцесса там!
– Да никак, – ответил Фицрой.
– Понаблюдаем ночь, – решил я. – Два этажа с окнами. Неужели ни разу не подойдет, не пройдет мимо?
Фицрой буркнул:
– Как? Отсюда и саму крепость рассмотреть не просто. А ночью так и вовсе…
– Забыл о своем бинокле? – спросил я. – Давай покажу, как пользоваться. Там малость иначе, чем в моем прицеле.
Фицрой отнял от глаз бинокль.
– А сейчас я что делаю?
– Не знаю, – сообщил я. – Ты же человек несерьезный.
Он хмыкнул и отвернулся. За спиной едва слышно шелестнули кусты, я ощутил приближение Понсоменера.
Он сказал тихо:
– Лошадей расседлал. Всем дал овса, сейчас на выпасе. Место здесь тихое, дороги далеко, следов человека нет.
– Отлично, – сказал я, – хочешь посмотреть через бинокль?
– Наверное, – ответил он равнодушно.
– Жизнь только тогда жизнь, – сказал я, – когда видишь новое.
С биноклем он управился даже быстрее, чем Фицрой и Рундельштотт, странное свойство понимать вещи, сам настроил резкость и медленно двигал объективом, рассматривая не только крепость, она должна заботить больше меня, но и дальний лес.
После короткого обеда все трое залегли под укрытием кустов с оранжевой, красной и даже зеленой листвой, возбужденно переговариваются, даже вскрикивают, когда вдруг в объективе крупным планом появляется злое усатое лицо стражника, что смотрит так, будто их видит.
– Лучше по очереди, – посоветовал я. – Хотя дежурить и не всю ночь… Если принцесса там, то, как примерная девочка, спать ляжет вовремя, а вы к тому времени уже и фигу перед глазами не увидите.
– Еще малость, – сказал Фицрой. – Это же так здорово!..
Рундельштотт поинтересовался опасливо:
– А там точно нас не видят? А то когда вот так глаза в глаза…
Я не успел открыть рот, Фицрой, уже успевший насмотреться в оптический прицел винтовки и знающий, что такое бинокль, победно расхохотался.
– Они все слепые, как кроты!.. Или как мы, которыми были до того, как ваш ученик, мастер, прилепил нам эти штуки на глаза!
Рундельштотт бросил на меня взгляд, в словах Фицроя чувствуется и укор, что вот он, мастер, забыл о таких великолепных штуках, хотя, с другой стороны, они нужны вот таким ночным бродягам, а не мыслителю, что не выходит из лаборатории, создавая новые заклинания, призванные улучшить мир.
И понятно, что на такие штуки тут же обратил внимание именно я, у которого еще ветер и девки в голове, такие же дурные и ветреные…
Я пересмотрел в мешке свое снаряжение, больше всего места занимает сложенная снайперская винтовка, но ею, скорее всего, пользоваться не придется, это не для ближнего боя, а вот снаряжение, которым пользуются спятившие скалолазы… да, возможно.
Я начал дремать прямо над мешком, за спиной дорога все-таки долгая и тяжелая, как вдруг долетел ликующий, хоть и приглушенный вопль:
– Принцесса!.. Чем угодно клянусь, принцесса!
Я сбросил плащ и ринулся на голос. Фицрой, не отрываясь от бинокля, машет нам, повизгивает от возбуждения.
Мы с Рундельштоттом прильнули к окулярам. Понсоменер начал пристально вглядываться без всякого бинокля. Я смотрел на окна, чуть уменьшив расстояние, чтобы видеть все на двух этажах, а когда у одного из окон снова появилась фигурка, поспешно увеличил изображение.
Нет, не принцесса, Фицрой ошибся, просто молодая, миловидная и очень чистенько одетая девушка.
Фицрой тоже рассмотрел, сказал сердито:
– Принцессу не станут держать как простую воровку!.. Ей даже не могут выдвинуть никакого обвинения, разве не так?.. Потому содержат с подобающими принцессе почестями.
– Хочешь сказать, – переспросил я, – там у нее служанки?
– Не мужчины же раздевают, – ответил он с негодованием.
Я подумал, сказал в сомнении:
– В заключении могут быть и другие знатные женщины. Какая-нибудь герцогиня, вздумавшая совершить переворот… или не позволившая королю задрать ей подол. В этом мире это еще случается.
Фицрой спросил с надеждой:
– Будем готовиться к штурму?
