башни. Башня поднималась прямо из волн и была такой высокой, что на море внизу было страшно смотреть.
В эту башню соединилось все то, что раньше казалось руинами древней стройки. Арки, колонны, лестницы и стены, представлявшиеся мне осколками тысяч разных городов и эпох, теперь без всяких стыков примкнули друг к другу, словно кто-то собрал наконец невообразимую головоломку.
В нишах и арках стояли бронзовые Франклины, каменные Павлы, сказочные женские фигуры, – и слышен был далекий хор, поющий латинскую кантату.
На вершине башни, совсем недалеко от нас, возвышалась часовня, повторяющая формой корону мальтийского ордена – Павел позировал в такой ветхим художникам. Стены часовни казались сделанными из толстого стекла или эмали. Она излучала слабый янтарный свет – и такую невозможную, физически ощутимую благодать, что я почувствовал боль в основании горла, а на глазах моих выступили слезы раскаяния – за то, что каждую секунду своей жизни я выбирал быть не с этим светом, а с чем-то другим.
Особенно сильный поток благодати исходил от осьмиконечного павловского креста над часовней. На него даже трудно было смотреть. Я понял, что именно отсюда любовь изливается на Идиллиум – Ангелы лишь направляли ее поток.
Я уже видел эту башню с короной. Она была на гравюре Павла, присланной мне в подарок Менелаем. Гравюра висела в чайном павильоне Красного Дома, и я пользовался ею для духовных упражнений – но когда Менелай сказал, что не знает смысла этого изображения, я потерял к ней интерес.
Наверно, Юка была права – меня создали нелюбопытным специально. Какое карете дело до вида за окном?
Надпись на обелиске была уже другой.
– Это правда, – сказал я. – Он действительно стал богом.
– Или просто позволил Богу светить сквозь себя, – ответила Юка. – Как делали все, кого на Ветхой Земле называли богами.
– Но что стало с ним самим?
– Идем посмотрим…
Мне представлялось святотатством даже приближаться к часовне – но после слов Юки я понял, что никто этого не запрещал. Мы пошли вперед.
Часовня казалась сделанной из кусков светящегося янтарного стекла в серебряной оправе. Но когда мы подошли ближе, я увидел, что это не стекло. Это был Флюид, сгущенный до янтарного свечения (скорей всего, светился не сам Флюид, а какой-нибудь эфирный разряд, разделявший его с элементом воздуха).
Стоять рядом с часовней было трудно – лучащаяся от нее благодать походила на нестерпимый жар. Я увидел дверь. Это был оранжево сияющий прямоугольник.
– Войдем? – спросила Юка.
– На двери нет ручки, – ответил я. – Если бы здесь ждали гостей, она была бы.
– Может быть, ее можно открыть с помощью Флюида?
Я попытался сделать это. С таким же успехом можно было чиркать зажигалкой в жерле вулкана.
Юка шагнула в проход – и ее отбросило назад.
– Осторожнее! – сказал я.
– Попробуй ты. Может быть, твоя треуголка – это пропуск.
Я неохотно подошел к двери, зажмурился и шагнул вперед. У меня в ушах затрещало, примятые треуголкой волосы попытались встать дыбом – и в самом центре моего мозга полыхнул яркий свет.
Сперва мне показалось, что меня тоже отбросило назад. Но когда я открыл глаза, я стоял внутри часовни.
Увиденное мной было настолько жутким, что я немедленно развернулся и попытался выйти обратно. Но это не получилось – я словно налетел на стену из горячего стекла.
Стена эта, однако, была совершенно прозрачной изнутри. Я отчетливо видел Юку.
– Алекс, – крикнула она, – ты меня слышишь? Ты в порядке?
– Не кричи, – сказал я. – Я слышу.
– Что там?
Я собрался с духом и повернулся к центру часовни.