…Ему вспомнилась изогнутая шея арфы и дерзкие глаза певицы, жёлтые от света лампы. И её альт, чуть хрипловатый, страстный…
Песни сильнее самой жизни…
–Что с вами, учитель? Вы побледнели, – забеспокоился Джованни.
–Я… просто вспомнил. Я слышал эту мелодию. Давно. Её играла одна девушка…
–Девушка? О чём вы говорите? Это какой-то цыганский наигрыш.
– …я всегда любил прислушиваться к отголоскам таинственного и заглядывать на другую сторону мира. Моё увлечение музыкой в полной мере давало мне такую возможность. Да-да, мой мальчик, я не так уж стар, но волосы мои седы, а глаза впалы, ибо я приподнял край завесы и заглянул в мир сверхъестественного. Всё, что считают бреднями и выдумками, приобрело для меня характер страшной истины. Джованни, я должен рассказать тебе... Ты ещё так молод. Как я той осенью, когда мне исполнилось семнадцать…
Отец считал, что юноше негоже оставаться неучем, и по совету приходского священника отправил меня во францисканский монастырь, что на острове Сан Франческо дель Дезерто. Зная о моём увлечении музыкой, падрэ Агриций договорился с органистом кафедрального собора, чтобы тот обучил меня этому искусству.
Недолгие сборы, слёзное прощание с матушкой, и вскоре от берега Венецианской лагуны отчалила лодка, переправившая меня из Бурано на крошечный клочок суши, к которому два века назад прибило челн Франциска Ассизского, следовавшего на родину из Святой Земли.
Давно не случалось таких затяжных, упрямых дождей. Волны, подгоняемые сирокко, перехлестывали через борт утлого судёнышка, и я истово молился Святому Франциску. А ещё изо всех сил старался не думать о доме, что оставлял, дабы постичь богословскую науку среди монахов францисканского ордена. Лишь иногда осмеливался я поднять глаза и бросить испуганный взгляд туда, где смыкались серый небосвод и серое море. Там смутно угадывались очертания святой обители.
Когда лодка пристала к пологому берегу, и моему взору открылась картина, поистине превосходящая мои представления о возможностях творения рук человеческих, меня поразили не мощные стены и не громадность постройки, но согласие, симметрия и гармония этого места, словно созданного для мирной молитвы и отречения от всего земного.
К монастырской двери вела аллея кипарисов.
Когда я вошёл в храм, братья молились. Павши ниц, монахи, мерно отсчитывали нужное количество псалмов. Огонь с треноги едва освещал их серые фигуры. Казалось, они придавлены к полу неизбывной скорбью, но уста непрерывно творили молитву:
In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti.
Братья не прервали молебен, даже когда из открытой мною двери по полу потянуло холодным воздухом, насыщенным влагой. Мне не оставалось ничего другого, как присоединиться к общей молитве.
Когда вознеслось под купол нефа последнее «Amen», и в храме воцарилась тишина, ко мне подошёл келарь и велел идти с ним.
Направо от церкви тянулся ряд часовен, а чуть дальше располагались хозяйственные постройки. Мне отвели маленькую келью в доме послушников. Её убранство состояло из неширокого ложа, скамьи, высокого аналоя с двумя наклонными дощечками для писания и деревянной полки с несколькими книгами. Узкое окно смотрело на монастырскую стену.
Как мечтал я тогда затвориться в этом мирном убежище и поскорей погрузиться в изучение строгих соразмеренных гармоний, призванных сопровождать обращённые к Господу молитвы. Органист кафедрального собора отец Северин начал обучать меня музыкальной грамоте с самых азов. О, сколько премудростей и тайн поведал мне мой многомудрый учитель! Я подолгу просиживал у аналоя, аккуратно обмакивая тростник в чернильницу, и старательно записывал числа, полные духовного смысла, коих существует огромное множество. Через эти символы Господь обращается к нам, призывая помнить о жизни вечной, заставляя истаять все тени и призраки в душе.
Но одной проклятой ночью прервалось моё путешествие в мир божественных созвучий. Это случилось в самом конце октября, в ту единственную в году ночь, когда стирается грань времён, а сны становятся вещими.
Отец настоятель направил моего учителя в небольшую деревушку для настройки органа в новом храме. Отец Северин одарил меня святым благословением, и я отправился с ним. С усердием выполнив то, что надлежало, мы двинулись в обратный путь. Однако к вечеру непогода разыгралась не на шутку. Лило как из ведра, и, опасаясь вымокнуть до нитки, мы решили переждать дождь в захудалой таверне на перекрёстке двух дорог.
Угрюмый хозяин, нерасторопные слуги... Но на ужин нам подали отменный сыр, изюм и бутылку вина. Я сидел напротив отца Северина, ел и думал…
О чём я думал? Теперь я и не вспомню, ибо в памяти осталось только мгновенье, когда моего слуха коснулись странные, подобные ветру гипнотизирующие звуки. Кто-то извлекал дивные арпеджио из какого-то струнного инструмента, по звучанию напоминавшего арфу.
И вдруг зазвенел красивый женский голос.
Она сидела в дальнем углу, небрежно бросив руку на спинку скамьи, в платье, туго стянутом на талии ярким платком, красивая, с пламенными глазами
