- Иди.
Она улыбнулась – Аленкиными глазами и Аськиной улыбкой, и благодарно кивнула. Поднялась на цыпочки, поцеловала его в лоб. И Андрей увидел близко-близко теперь уже Аськины глаза, нежные и грустные, наполненные слезами.
- Я люблю тебя, Андрюша, - сказала она совершенно прежним, своим голосом.
А потом отвела его руки и отступила в сторону.
Он зажмурился, чтобы не видеть, как она уходит.
Ожерелье из ракушек она оставила на подушке. От него пахло морем, водорослями и немного, еле уловимо – прежним цветочным запахом Аськиных волос и кожи.
Андрей проснулся, будто вынырнул из глубины на поверхность. Как будто Христо только что вытащил его из моря. Закашлялся, задыхаясь и жадно хватая воздух.
Огляделся. Комната в гостевом домике Ксаны. Знакомый беленый потолок с трещиной посередине, стены, завешанные цветастыми ковриками. Тикают старые ходики на комоде, укрытом кружевной скатертью. И никого нет, кроме самого Андрея.
На дворе Ксана, подобрав цветастые широкие юбки, сыпала квохочущим курам зерно, и кричала грозным басом:
- Христо, бездельник, чтоб тебе повылазило! Ты уже почистил рыб?
«Я уже это слышал, – удивленно подумал Андрей».
- А, - увидела его Ксана. – Утопленник наш. Ну, чиво? Проспался? Блинов-то будешь? Ишо горячие.
«Сон, - понял Андрей. – Просто кошмарный сон».
- Спасибо, - сказал он, улыбаясь. – Буду. Ксана, а можно… Можно, я тут поживу немного. В пансионат мне возвращаться не хочется, а до поезда еще две недели. Я заплачу.
- Мы ведь уже с тобой договаривались насчет платы, - удивилась Ксана.
- Что?!
Андрей метнулся обратно в дом. Бросился к кровати.
Ожерелье из ракушек лежало под подушкой.
Медленно, с ожерельем в руках, он вышел во двор. Ксана пристально смотрела на него.
- Это был не сон? – хрипло спросил Андрей.
- А кто ж его знает, - пожала широкими плечами Ксана, серьги качнулись, отбрасывая солнечные зайчики на ее щеки. – Сейчас тут, касатик, не всегда разберешь, где сон, а где нет, – усмехнулась, блеснув белыми зубами, добавила: - Где смерть, а где жизнь.
Андрей молчал, неподвижно глядя на нитку ракушек в своих руках.
- А пойдем-ка со мной, - сказала вдруг Ксана резко. Выпустила юбку, отряхнула руки. Зерно и хлебные крошки кучей высыпались на землю из подола. Куры, восторженно квохча, кинулись на нежданную добычу.
- А вот это Машута, - сказала Ксана, ласково похлопывая по жестяному боку пузатую пучеглазую красно-желтую рыбу. – Хорошая баба была. У ней все росло в саду, как на дрожжах. Мне в земле копаться некогда, я всегда у Машуты помидоры покупала и ягоды. Таких вкусных ни у кого не было. Умела она чего-то такое с цветами и деревьями. Слово волшебное знала, что ли. Как мой Костя с железками своими.
Рыба вдруг дрогнула, со скрежетом приоткрыла железные веки, и посмотрела на Ксану.
- Привет, Машута, - сказала та.
Андрей содрогнулся.
- А вона там, глянь, видишь, медуза жирная? Морда у ей еще такая противная. Это Капитоныч, гадина. Медузой был, медузой и стал, сволочь. Скольким из наших, местных, он гадостей сделал, не перечесть. Доносы строчил. Говорят, притопили его не просто, а еще и по этому делу. Он у меня,
