Тавенгабар моргнул. Он не понял, о чем его спрашивают, или не хотел понимать. Судя по тому, что Жераль помнил из занятий по медицине мозга… скорее второе. Отвергал. Пытался отвергнуть, но у него не выходило сделать это до конца. Мешала воля. Не угасшее сознание. Не сгинувший рассудок, который нужно было во что бы то ни стало сохранить. Миаль бы помог лучше, у него поразительно получалось успокаивать, неважно, детей или взрослых, преступников или Вышестоящих.
– Они были холодные… как ты. Смотрели. Все смотрели. Они встали.
Шпринг снова задрожал и попытался освободиться.
– Сиш, ты должен сказать.
– Они смотрели.
– Сиш…
– Они на меня бросились! И… он…
Бегающие глаза, полные ужаса, устремились туда, куда ушел Миаль.
– Он был с ними. Он был там… он…
Слышать это было невыносимо.
– Его не было, Сиш.
Шпринг уставился на него в упор.
– Он впился зубами мне в горло! У него… он…
Вопль, раздавшийся откуда-то с улицы, заставил Тавенгабара вырваться и отпрянуть. Когти Жераля оставили на его плечах новые раны, но вряд ли шпринг их заметил. Было дико наблюдать за ним: продолжая трястись, он пытался залезть под небольшое одеяло с головой, словно ребенок, которым он был много юнтанов назад. Так же дико было понимать: голос того, кто только что кричал, ему знаком. Лир. Видимо, ему наконец отхватили раздавленную ногу. Накатывала дурнота. Не выдержав, Жераль уронил голову на руки. Кошачья кровь, испачкавшая лицо, показалась обжигающей.
– Сиш, там были солдаты? – тихо спросил он, глядя на шпринг сквозь пальцы. – В вагоне? Или… не они?
Шпринг не ответил. Он таращился на окровавленные руки друга. Жераль с усилием выпрямился, спрятал их за спину, встал, чувствуя головокружение и покалывание в уставших ногах. Сложный день, которому предстояло перетечь в такую же паршивую ночь. Как бы ее выдержать… Постепенно овладевая собой, Жераль окликнул медика. Тот обещал подойти.
– Это был не он. Слышишь? Его брат, которого…
…
Так или иначе, к тому времени, как поезд начали преследовать, Конор Паолино был мертв. Он не мог вцепиться Сишу в горло. Тем более…
Киримо так не сражаются. Полезные инстинкты – впиваться в глотку, царапать, рычать, – у них вытравлены сильнее, чем у остальных. Да и их зубы и когти совсем не пригодны.
Медик уже шел навстречу. Походная сумка, в которой позвякивали склянки, была надежно закреплена на поясе. Его взгляд был спокойным: юноша явно не боялся того дикого существа, в которое превратился один из лучших офицеров Сотни. Поймав взгляд Грэгора, врач остановился шагах в пяти.
– Осталось добить их. – Жераль снова посмотрел на Тавегабара и коснулся его плеча. – Мы победили. Помни об этом. Мы победили. Сейчас тебе будет легче.
Он кивнул медику и двинулся к выходу. Он сделал всего пару шагов, когда услышал смех Тавенгабара. Остановился и обернулся.
Сиш смеялся хрипло, кашляюще, глухо. Он глядел исподлобья, так, что в густой тени черной с подпалинами шерсти глаза сверкали особенно ярко.
– Мы не победили, Грэгор. Нет…
Он зажмурился, тяжело дыша. Медик попытался взять его за плечо, но Тавенгабар дернулся и ощерил зубы. Из его вздымающейся и опадающей груди вырвался рык. Жераль отвернулся и вышел прочь.
Пересказав Крауссу разговор, он спросил:
– То, что мы сделали, действительно имело смысл? Что они везли, если отбросить чушь про взрывчатку?
Рин Краусс смотрел все тем же стеклянным взглядом человека, накачанного обезболивающими и запертого в невидимой клетке собственных мозгов. Его губы скривились, будто у него внезапно заболел зуб. Но глаз он не отвел.
– Лучше не отбрасывай «чушь про взрывчатку», Грэгор. Она поможет тебе жить спокойнее.
– Готов?
– Да.
Они снова сидели так – лицом к лицу. Голубые глаза Сиша заледенели. Жераль чувствовал дыхание друга; в пальцах шпринг сжимал пустой стакан и,
