Сокурсники с восторгом смотрели Жералю в рот. Каждый второй мечтал с ним дружить. Но в свои десять-двенадцать они были все еще детьми – в отличие от Грэгора, повзрослевшего чуть ли не в пять юнтанов. Что с них взять: теплокровные… с семьями…
Грэгор оставался одиночкой, даже когда мать еще гладила его по голове и совала ему в руку украденное яблоко. Когда с друзьями они жались друг к другу в ледяные, невыносимые даже для них ночи ветра Сна. Когда старый рыбак перевязывал ему разбитую коленку толстыми, едва гнущимися пальцами, или смотритель маяка терпеливо объяснял начертания знаков Единого языка.
Грэгор остался одиночкой и в Акра Монтара.
А потом появился Миаль.
Некоторые из ран, полученных в первые дни, заживали плохо. Сначала гноились, потом все же начали затягиваться, но состояние в целом улучшалось небыстро. Отшельник довольно много спал, видимо, осознавая, что в любое время за ним могут прийти, чтобы вернуть из этой камеры в подземелья. На цeпи.
– Здравствуй.
Жераль остановился над кроватью. Он видел острый профиль, напряженно сжатые губы, тускло-белые прямые волосы.
– Эй, – позвал он снова. Безрезультатно.
Когда-то Отшельник слышал самые тихие звуки. К нему невозможно было незаметно приблизиться, даже если он дремал, погружался в работу или думал. Так было и на службе, и когда он осел с детьми. Казалось, так будет всегда, но теперь… его вымотали там, в карцере. Или просто заставили вспомнить, насколько сам он вымотался за последние два десятка юнтанов. Впрочем… все устали. Каждый по-своему.
– Приставить пистолет к твоему виску?
Спросив это, Грэгор протянул руку и провел когтем по коже у Паолино за ухом. Тот мгновенно открыл глаза.
С первого взгляда он не казался лучше других: наоборот, выглядел еще запуганнее. Только что приехав, он сидел сгорбившись и смотрел на улицу. Да и на Грэгора уставился так, будто в жизни не видел полукровок-ящериц. Но… неожиданно поздоровался первым и улыбнулся. А услышав вопрос, скучает ли он, закусил губу и еле сдержал слезы. В нем что-то было. Что-то, что не напомнило Жералю знакомых, старых или новых, но однозначно – понравилось.
Он был теплокровным, как все киримо, но старался казаться хладнокровным.
Он был домашним, как и многие дети Корпуса, но старался выглядеть сильнее.
Он боялся, но скрывал свой страх.
Они проговорили весь остаток вахты. Он был первый, с кем Грэгору хотелось болтать обо всем на свете: о легкомысленной матери, о старом рыбаке, об украденных монетах. По Миалю было заметно: он богат, из хорошей семьи, с безупречным воспитанием. Но что-то – невозможно объяснить, что, – делало его настоящим.
Позже Жераль размышлял, что именно? Подумать стоило: не каждый алопогонный, да и солдат в целом, даже правитель располагал таким оружием. Да, если в мире детей навык вызвать симпатию просто помогал заводить друзей, то в мире взрослых он становился настоящим
Миаля неизменно слушали. Его присутствие смягчало острые моменты. Он отлично решал споры, находил компромиссы. А стоило ему, к примеру, ответить на уроке, как даже раздраженный наставник становился спокойнее, и остальным курсантам доставалось уже не так сильно.
У Грэгора Жераля было неважно с образным мышлением, с построением ассоциаций. Но он словно видел: внутри друга горит огонь. Не обычный рыжий, а белый, как снег. Горячий ровно настолько, чтобы согреть, не обжигая. Не горячeе. Зато… он никогда не гаснет.
Когда волосы Миаля потеряли цвет, а сам он скрылся от мира на маленьком острове, Жераль понял, насколько точной была ассоциация. А тогда, в детстве, просто безотчетно потянулся к этому огню.
Тянулся не только он. Миаля, как и самого Грэгора, полюбил Сопровождающий офицер, другие наставники, Вышестоящие. Как и сейчас, традиция собирать кружки любимчиков была в ходу. Но – это тоже поразило Жераля – Миалю это было не нужно. Он уважал каждого, кто учил его, но не сближался с ними. Любого другого курсанта подобная гордость лишила бы перспектив. Его же – нет. Наоборот, его стали ценить больше. За старательность и ответственность, за аккуратный строгий вид, за ровную речь и наблюдательность.
Он тоже казался старше своего возраста – но проявлялось это не так, как у Грэгора. В случае Миаля это была не злая взрослость одиночки. Взрослость кого-то, кто понимает и принимает любое человеческое существо, со всеми слабостями и странностями. Делает то, чему учат законы Син-Ан. Те, что кажутся такими простыми в детстве… и усложняются со временем.
В день знакомства Жераль уже понял: они обязательно будут дружить. Хотя бы попробуют. Все стаи рано или поздно распадаются, он это уже прошел, но… может, стая двоих продержится дольше?
– Ты что-то перепутал. На меня это не действует, как на Сиша, нисколько не успокаивает. Скорее ты меня пугаешь.
Паолино оперся локтем на подушку, сел и начал протирать глаза кулаками. Жераль усмехнулся в ответ:
