При виде ее сердце Джордана заныло, и это заставило песню притихнуть — достаточно, чтобы он мог слушать и повиноваться. Эрин выглядела как некая древняя языческая богиня, алый свет озарял ее фигуру, превращая ее золотистые волосы в пламя.
К западу от озера Рун тоже поднял свой камень.
— Раз! — Чистый голос Эрин разнесся над озером.
— Два! — ответил ей Рун, словно они многократно репетировали третий момент.
— Три! — добавил Джордан заключительный счет.
Эрин опустила
Как только его грани коснулись гранита, красный самоцвет вспыхнул неистовым светом, словно вторя алому свечению затмённого солнца. Поверхность камня испускала пламя, которое танцевало в гранитной чаше. Лицо Эрин обдало жаром и ощущением святости. Она боялась, что, если подойдет ближе, этот жар испепелит ее.
Цао подобных страхов не испытывал. Стоя рядом с ней, он протягивал руки к этому алому огню. Когда его холодные пальцы сплелись, греясь в жарком священном огне, монах громко запел молитву на санскрите. Эрин слышала, как его собратья по вере вторят ему.
Луна полностью закрыла солнце, погрузив долину в красноватый сумрак, но самоцвет боролся с этой тьмой. Пламя вздымалось все выше, распространялось все шире, словно невидимые мехи раздували его в свирепый смерч. Женщине хотелось бежать от этого огненного торнадо, но она знала, что ее место здесь.
Потом так же неожиданно, как появилось, пламя втянулось обратно в самоцвет, заставив его сиять еще ярче — точно внутри чаши покоился кусочек солнца. Затем яркие огни вспыхнули снова, на этот раз не на гранях камня, а вокруг самой Эрин.
Она покрутила головой, озираясь по сторонам и осознавая, что это огни образуют рубиновый шар, который окружает ее. На поверхности шара плясали алые языки огня. Казалось, что самоцвет неожиданно стал огромным и целиком поглотил ее, заключив внутри.
«И я — всего лишь изъян в его сердцевине».
Бросив взгляд через темное озеро, Эрин увидела, что Рун стоит в сфере, пылающей синим огнем, а Джордан — в коконе изумрудного пламени.
Она сделала шаг к ним, но Цао, все еще стоявший рядом с нею, положил руку ей на плечо, удержав на месте. Эрин посмотрела на жидкий огонь, текущий по поверхности сферы, и вспомнила предупреждение монаха о том, что людям опасно пересекать эти барьеры, состоящие из света. Этот огонь способен сжечь смертных.
А может быть, Цао давал ей знак следить за тем, что еще должно было свершиться...
Огни неожиданно закружились и собрались в верхней части сферы — а потом прянули в небеса, наискось проложив огненную дорожку над озером. Такие же огненные копья — сияюще-синее и изумрудное — зажглись над другими сферами, устремляясь вверх, навстречу рубиновой колонне.
Все три луча сошлись над центром озера с раскатистым звоном, от которого Эрин даже пошатнулась, но Цао помог ей удержаться на ногах. Она, приоткрыв рот, уставилась на гигантскую огненную пирамиду. На вершине три луча свивались в огромный смерч; их пламя скручивалось спиралями, смешивая цвета, образуя смесь из разных сочетаний оттенков. Затем это вращение ускорилось настолько, что человеческий глаз не в силах был уследить за ним, пока все цвета не стали едины, создав озеро чистого белого огня.
Эрин вспомнила перевернутый символ, который она показывала Джордану и Элизабет.
«И вот он, воплощенный в жизнь».
Затем из белого озера наверху колонна света ринулась к темному озеру внизу, ударив в черный лед. Тот не выдержал этого удара, по всей поверхности озера разбежались трещины. Земля под ногами дрогнула.
И после этого весь мир затих.
Эрин не слышала ни свиста ветра, ни скрипа веток на деревьях, ни единого живого звука.
Кроме биения собственного пульса в ушах.
Она смотрела, как белая колонна света распространяется по льду, образуя сияющий конус, строя пирамиду внутри пирамиды. Внутри этого яркого конуса черный лед шел рябью, как вода под ветром.
Эрин вспомнила фреску в Доме Фауста, где изображались разнообразные монстры, лезущие в этот мир. Она понимала, что это скорее всего начнется через считаные мгновения, — но все равно понимала, что не готова к такому.
Чувствуя, как от тревоги кожа покрывается мурашками, Джордан рефлекторно нащупал свой «Кольт 1911», висящий в кобуре под паркой. Он знал, что от этого оружия, вероятнее всего, будет мало толку против того, что поднималось сейчас из темных глубин озера, но хотел ощутить в руке твердость рубчатой рукояти — как противовес той дыре в ткани мира, что колыхалась сейчас перед ним.
