– Как я рад, как я рад, что поеду в Цареград…
Глава 15
Уже к вечеру нагруженный струг поднял парус. Ветер дул попутный, но корабельщики все равно сели на весла, выруливая по быстроструйной Почайне на бескрайнюю ширь Днепра.
Иван, которому тоже дали место на скамье, оживленно вертел головой. Весло в непривычных к такой работе руках ходило туго, и сосед слева беззлобно поругивал неумеху-княжича. Это Яромир греб так, словно родился на палубе.
Путешествовать на корабле оказалось для Ивана ново и интересно. Все тут было как-то иначе, не подобно суше. И палуба-то под ногами покачивается, и ветер постоянно дует, и людей-то все время рядом много, нигде не уединишься. Даже малую нужду справляй у всех на глазах.
Неудивительно, что среди корабельщиков сплошь мужи, женок никогда не бывает.
С обеих сторон проплывали берега. Смотреть на них тоже было зело интересно – то поле, то лес, а то деревенька. Вон, девки с коромыслами по воду идут – струг завидели, руками машут. Одна даже воздушный поцелуй послала – и собой хороша, краснощекая. Иван даже пожалел, что нельзя пристать, познакомиться с красавицей.
Баюна выпустили из котомы и позволили бегать по всему стругу. В первую же ночь котище подманил песенкой и придушил здоровенную крысу, удостоившись похвалы от Добрыни Ядрейковича. Боярин на струге служил разом и кормчим, и купецким старшиной. Здесь его слово было всем.
В Цареград корабельщики собирались надолго. По крайней мере на всю зиму, а то и до следующей весны. С отправлением они и без того припозднились – верховья Днепра льдом уже покрыты, скоро и досюда дойдет. На водах, вон, уже льдинки плавают. Еще немного – и встанет река.
– Дед Мороз сказал Днепру – я стеной тебя запру… – напевал Баюн, лежа на борту и пристально рассматривая плещущуюся рыбешку.
Дважды в день корабельщики оставляли весла и собирались на трапезу. На палубе было тесно, шагу не ступить от товаров, но от того только веселее. Добрыня каждый раз выносил из чердака ведро хмельного меду, да разливал всем щедрой рукой.
На второй день после обеда он разостлал на палубе пергамен с чертежом земель. Иван впервые видел такую диковинную штуку – обычный лоскут, вроде скатерти, но на ем вся Русь намалевана! С речками, с лесочками, с городами и весями! Будто взлетел в заоблачную высь, да сверху зришь ее, махонькую!..
Впрочем, была она тут вся, да не вся. Родной Тиборск вот не уместился, остался где-то за краем чертежа. Зато Новгород, Владимир, Чернигов, Смоленск и стольный Киев – туточки. Добрыня Ядрейкович самолично их все Ивану показал. Провел пальцем по синенькой ниточке, что означала Днепр, и спустился еще ниже – к очертаниям великого моря, что отделяет русские земли от сельджукских и греческих.
– Да тут до моря-то близехонько совсем! – воскликнул Иван.
– Это только по чертежу кажется, что близехонько, – наставительно произнес Добрыня. – А по-настоящему путь нам лежит очень даже далекий. Все на полудень, по Днепру, по Русскому морю, мимо острова Буяна, к цареградскому султану…
– В Цареграде же басилевс, а не султан, – возразил один из корабельщиков.
– Да и басилевса больше нет, – встрял другой корабельщик, булгарин. – Цареград же еще третьего года тевтоны завоевали. Теперь там ихняя, тевтонская держава.
– Ну да нам без разницы, – отмахнулся Добрыня. – Кто бы там на троне ни сидел, гости торговые ему лишними не будут. Верно я говорю?
– А кто там на троне-то сидит? – спросил Иван.
– Говорят, царь Обалдуй… – задумчиво молвил кто-то.
– Не Обалдуй, а Болдуин, – поправил Добрыня.
– И не Болдуин вовсе, его еще о прошлом годе болгары в темнице умучили, – снова сказал булгарин. – Брат его там сейчас царем, Енрихом кличут.
Этот булгарский купец числился на струге вторым после самого Добрыни Ядрейковича. Был он человек важный, повидал мир, много куда плавал и охотно рассказывал о своих путешествиях.
Правда, у Ивана от него уже уши вяли. Высокоученый булгарин сидел на гребной скамье рядом с княжичем и все утро глаголил о великих хвилософах своей родины. Ходжа Ахмед Булгари, Сулейман ибн Дауд ас-Саксини-Сувари, поэт Кул Гали… уж на что память Ивана была слаба, но и то запомнил, столько раз булгарин повторил одно и то же. Он неутомимо говорил наизусть «Свет лучей – правдивость тайн», «Поэму о Юсуфе» и какие-то другие былины.
Иван уже попросил Яромира поменяться местами.
Куда интереснее было послушать, как Добрыня Ядрейкович рассказывает о своем предыдущем плавании в Цареград. Минуло с тех пор уже шесть годов, но он и посейчас с удовольствием о том вспоминал.
Особенно о своем посещении собора Святой Софии. Ох и дивный же то храм, если верить бывалому корабельщику!
Одних только святынь и реликвий там хранилось бессчетно. И Пелены Христовы, и плита Гроба Господня, и Дары Волхвов, и священный терновый венец, и копье, которым был прободен Спаситель, и Святые Гвозди, и Святые Сандалии, и Святая Трость, и Багряница, и Плат Омовения, и часть Честного Креста, и часть Хлеба Тайной Вечери в драгоценном ковчеге, и правая рука Иоанна Крестителя…
Булгарский купец, правда, возразил, что собственными ушами слышал, будто часть этих реликвий хранилась вовсе не в Софийской церкви, а в
