Дежурный нехотя поднялся с жалобно скрипящего кресла, вышел в коридор, облокотясь о вертушку турникета, зафиксированную в закрытом положении.
– Слушай, дед… – он с прищуром глянул на Хусаинова – молодой, холёный, с намечающимся вторым подбородком и оттого похожий на оплывшего по весне снеговика. – У нас и без тебя работы море. Ты, дед, топай отсюдова. Вернётся твой сынок. Проспится и вернётся.
Никогда ещё Азата не называли дедом. В свои сорок пять смуглый, низкорослый татарин мог сойти за пятидесятилетнего, но дед – это уж слишком. И какого чёрта этот жиреющий сопляк тыкает ему? Почему решил, что его сын, не вернувшийся вчера домой, напился? Потому, что сам «дед» обряжен в рабочую фуфайку? Так ведь со смены.
– Мой сын, – отчеканил Хусаинов, делая шаг к турникету, – не пьёт вообще.
Полицейский вновь скривился. Он не хотел пропускать человека в замызганной, рабочей одежде. Участковый – Паша Устинов – с утра сказал ясно и недвусмысленно: «И никаких заявлений не принимаем. Без них висяков – до задницы».
– Слушай, дед…
Хусаинов жестом остановил толстяка.
– Я пойду и напишу заявление, – проговорил он тоном, не терпящим возражений.
Дежурный сглотнул. Он хотел было сказать что-то вроде «нет, не пройдёшь», но, натолкнувшись на тяжелый взгляд Азата, отступил.
– Щас открою, дед.
Через полминуты турникет пискнул, вместо красного огонька на панели зажегся зелёный, и Хусаинов беспрепятственно прошел в здание.
– Участковый сидит… – начал было дежурный, но человек в фуфайке уже шел по коридору.
Он знал без подсказок, где сидит участковый. Третья дверь справа. В конце коридора камера, транслирующая изображение на монитор в дежурке. Но толстяк настолько ленив, что вряд ли следит за камерами.
Тем лучше для Азата. Хусаинов запустил правую руку в карман, просунул пальцы дальше, в прореху. За подкладкой коснулся тяжелого кастета, сделанного несколькими днями ранее у себя в кочегарке. Зафиксировав кастет на руке, левой открыл дверь – рывком, без стука, тут же шагнул к сидящему за столом участковому.
– Стучаться тебя не учи…
Кулак с поблёскивающим кастетом прилетел точно в живот вскочившему из-за стола человеку, тот повалился обратно в кресло, ткнулся лицом в разложенные на столе бумаги, захрипел.
Азат не торопился. Он спокойно закрыл дверь, прошел к столу, взял с него связку ключей и запер кабинет изнутри.
Закончив приготовления, сел напротив участкового, дышащего часто, с хрипами и свистом, словно выброшенная на мелководье рыба.
– Продышись, Паша, – зло осклабился Хусаинов, – носом попробуй. Сейчас отпустит.
Участковый, выпучив глаза, принялся оттягивать ворот форменной рубахи, ослабил узел галстука.
– И не вздумай орать, – предупредил Азат, поигрывая кастетом.
Хозяин кабинета и не собирался звать на помощь. Он лишь теперь, спустя пару минут после удара, красный как рак, впервые вздохнул полной грудью и со страхом посмотрел на Азата.
– Ты знаешь, зачем я пришел, – спокойно пояснил Хусаинов.
Он не спрашивал – констатировал факт. Устинов отрицательно мотнул головой.
– Знаешь… Я разговаривал с матерью Коли Горюнова. Она сказала, что последним, с кем ребята общались, был ты. Так?
Рука с кастетом коснулась стола, громко клацнув о лакированную поверхность.
– Они просили помочь… – Участковый выпрямился в кресле. – Ох, блин… Азат, зачем так бить-то?
– Куда они пошли от тебя?
Участковый потупился.
– Куда, Устинов?
– Они оружие просили, – наконец выдал участковый, – хотели купить пистолет.
– А ты?
– А что я? Пообещал закрыть их на пятнадцать суток, если ещё раз о таком заикнутся.
Азат немного помолчал, опустив голову, потом вскинулся, волосы упали на лоб немытыми, липкими прядями:
– Рамиль дома не ночевал. Значит, они уже могут быть в пути.
Глаза Устинова забегали, он облизнул пересохшие губы, метнул короткий взгляд на край стола. Там, под столешницей, чернела тревожная кнопка. Нужно лишь коснуться спасительного пластика…
– Сука, только нажми, – пресёк его план голос татарина. – Мне нужно знать, на какой машине они могли поехать, кто, кроме Рамиля и Горюнова, с ними.
