Ребят он увидел утром, когда выбрался наружу и крался в холодной сырой полумгле по дороге, сжимая в руке пистолет. Их повесили совсем голых, каждого за ногу, у поворота к поселку, на указателе с надписью «СЕЛЬ. ХОЗ. КООП. “ЗАРЯ”».
Жеку Володька узнал только потому, что второй был Адиль, – у Жеки вместо головы оказался какой-то черный ком с висюльками и клочьями, видимо, после попадания крупной дроби почти в упор. А Адиль чуть покачивался и тихо стонал, хотя в… в общем, между ног у него торчала какая-то вбитая железяка.
Володька подкрался к ребятам и застрелил Адиля в затылок, хотя очень боялся, что выстрел его выдаст, да и патрон остался после этого всего один. Но ему было очень жалко Адиля. Тот лишь слабо дернулся, потом что-то быстро неразборчиво сказал, вздохнул тихо и обмяк.
Ему теперь тоже было хорошо.
Мертвым быть хорошо. Не страшно. Володька это знал точно и боялся только боли, которая будет сопутствовать умиранию…
Последний патрон он тем вечером потратил, чтобы убить какую-то кошку. Убил и съел, обжарив на небольшом костерке на опушке леса…
Дни были полны холодом и снегом. Не стало ни утра, ни вечера – один сплошной сумрак, просто иногда светлевший, пронизанный розоватым сиянием туч, а иногда – разрезаемый сиянием на небе. Красивым таким. Но ледяным, как все вокруг.
Дни были полны страхом. Люди попадались редко… нет, люди никогда не попадались. Те существа, которых иногда видел Володька, совсем не походили на людей. Даже плохих. К счастью, он всегда успевал их заметить первым. И уйти. Но однажды вынужден был лежать почти два часа в кустах, смотреть и слушать, как несколько существ убивают и едят женщину и маленькую девочку. Не насилуют, не бьют – убивают и едят. Потом – уходят, унося с собой мясо в ярких пластиковых пакетах с рекламой косметики и обуви.
Если бы у Володьки были патроны – он бы стал стрелять. Ему вдруг так жалко стало этих убитых, он потом так долго слышал внутри себя мольбы, крики и плач, что приходилось изо всех сил бить себя по голове, чтобы вытрясти оттуда воспоминания. Может, он бы и без патронов бросился на помощь, просто чтобы его убили тоже. Он был не против. Но быть съеденным, даже после смерти, представлялось таким ужасным, таким мерзким, что он не решался так умереть. И брел, брел через кривой, рассыпающийся мир, который проваливался под ногами, как растущие повсюду сугробы. Видел стаю волков – они пробежали мимо него на какой-то лесной черной прогалине, и он крикнул, чтобы волки взяли его с собой, но они не остановились, только последний повернулся-крутнулся на бегу всем телом и пролаял мальчику: «Иди!» – а потом понесся дальше. Но этого, конечно, не могло быть. И люди не могли есть людей. Всего этого не могло быть. Все это было.
Снег. Шел и шел снег. Шел Володька. А ветер, дувший все время, был похож на стальную щетку, промороженную насквозь…
Он не помнил ни числа, ни дня недели, ни месяца, даже в годе не был уверен. Да и не очень всем этим интересовался. Просто сидел на обочине большой дороги и думал, что надо поесть. Он не ел ничего, совсем-совсем ничего уже семь дней и сейчас смотрел на трупы у дороги – их там лежало много, под снегом, он уже проверил карманы у всех и ничего не нашел – и думал, что надо поесть и что тут много-много-много мяса. Но в то же время он понимал, что есть это мясо нельзя и что он умрет. Не страшно, только тоскливо. Сил не было даже чтобы подняться, добрести до посадок невдалеке и разжечь костерок, согреть воды, напиться горячего…
Потом сзади послышался звук мотора. Через снежную пелену пробивался пикап – большой, чем-то груженный, без фар. Ехал медленно, и Володька остался сидеть, думая, выстрелят в него или нет. Бежать не было сил. Пришло спокойное облегчение – все решилось за него, и надо только сидеть и не двигаться…
Пикап остановился, и мальчишка понял, что в него все-таки не выстрелят, что, может быть, заберут с собой… но зачем? Он медленно оглянулся и увидел, что из кабины пикапа в кузов вылез человек и стоит там. У человека был автомат – поперек груди, поперек теплой куртки, в тени капюшона которой не было видно лица.
– Ты живой? – окликнул человек.
– Живой, – отозвался Витька и встал. Ветер его покачнул, он сел снова в снег.
Человек смотрел, как мальчик пытается встать.
– Зря, – сказал он. – Не надо. Закрой глаза и спи. Это будет быстро. Зря встаешь.
Володька и сам знал, что зря, но все-таки встал. И открыл рот, чтобы…
– Я тебя не возьму, не проси, – сказал человек.
Володька опустился на колени и заплакал. Он уже совсем не боялся умереть, но боялся, что не выдержит и наестся от души. Это же легко – наесться. Надо было найти какие-то слова, чтобы этот человек взял его с собой, но таких слов не было, и Володька, рыдая, выдавил только:
– Дяденька… я умираю… я не хочу… человечину… – и подавился всхлипами. Слова кончились.
Человек помолчал. Потом пинком сбросил из кузова пикапа большую картонную коробку и сказал:
– С собой не возьму. Я тебя не знаю. Совсем не знаю, а у меня семья. Постарайся не подохнуть, если уж так. Если такой упрямый Ванька-Встанька. Оружие есть?
Володька кивнул, все еще всхлипывая, послушно показал оба пистолета. Человек, нагнувшись, что-то высыпал на коробку.
Потом перебрался в кабину и уехал.
