приемному покою, поскрипывая на поворотах вымытым до блеска линолеумом.
А дом насторожился. Лица врачей после первого обследования Анечки показались ему чрезмерно озабоченными. Что-то было не так. Что-то им не нравилось. Старший акушер Роман, дежурный по отделению сегодня, коротко бросил:
— В третий бокс. Срочно!
Санитары чуть ли не бегом повлекли в патологию каталку с растерянно улыбающейся Анечкой. Роман заспешил следом, на ходу отдавая короткие приказания сестре:
— Вызовите Александмитрича. Знаю, что не дежурит сегодня! Что с того?! Звоните домой!
В родблоке поднималась суматоха. Спокойное ночное дежурство оборачивалось нешуточной операцией. Дом прислушивался к торопливым переговорам врачей: с каждой минутой они становились все более тревожными.
Через два часа приехал Александр Дмитриевич Крепин, акушер с тридцатилетним стажем, быстрым шагом прошел в патологию и тоже надолго застрял там. И вот уже пятый час из-за матовых створок третьего бокса слышались только рубленые короткие фразы, прерывистый писк кардиографа да тревожное позвякивание инструментов. И не было лишь одного звука, которого дом так ждал, — столь знакомого, привычно негодующего первого крика.
Измученный неизвестностью Вадим бросался к любому человеку в белом халате, появляющемуся из-за распашных дверей.
— Что? Что там?
— Успокойтесь, все будет нормально. Врачи делают все возможное.
Дом содрогнулся. Вадим не знал, конечно, всю безысходность этой фразы, поэтому немного успокоился, перестал мерить шагами узкий коридорчик, присел на краешек кушетки.
Когда врачи начинают заранее оправдываться — жди страшной, непоправимой беды. Это дом усвоил четко. Сколько их было, этих наполненных беспомощностью и горем одинаковых диалогов:
— Доктор! Все в порядке, доктор?!
— Извините, мне очень жаль, но я…
— ЧТО??!!
— Я должен задать вам вопрос.
— Ка… какой?
— Кого спасать — женщину или ребенка?
Каждый такой случай дом помнил наизусть. И не хотел, страшно не хотел вспоминать еще один. Он собрал всю свою силу, всю радость, весь оптимизм, что копил годами в глубине мощных стен и толстенных перекрытий, и выплеснул в третий бокс. Туда, где трое усталых, измученных врачей боролись за жизни, ДВЕ жизни. И руки у них уже готовы были опуститься.
Распашные двери хлопнули снова. Вадим вскочил. Почерневший и осунувшийся от усталости Кре-пин, на ходу стягивая резиновые перчатки, встал у открытого окна. Достал трясущимися пальцами пачку сигарет, нервно закурил. После второй жадной затяжки он обернулся к Вадиму, который так и не смог вымолвить ни слова.
— Все в порядке. У вас мальчик. Красивый, здоровый мальчик…
— А как… как Аня?
— Она спит. Роды трудные были, ей надо отдохнуть.
А на улице ветер мотал из стороны в сторону засохшие ветви старого дерева. Казалось, огоньки светового шнура затеяли какой-то одним им известный танец, как непоседливые светлячки теплой крымской ночью. В этой суматохе никто, конечно, и не разглядел бы, как на одной из дальних веток перестал тревожно моргать и загорелся чистым ярким светом один из огоньков. Еще секунда — и рядом с ним ослепительной белой точкой вдруг вспыхнул другой, поменьше.
МАКСИМ ТИХОМИРОВ
БЕГСТВО ИЗ ПАСТОРАЛИ
Меня зовут Майя, мне тринадцать лет, и мне нравится мальчик из дома напротив.
Не подумайте ничего плохого. Мы просто дружим. Ни у него, ни у меня нет других друзей. Просто мы странные, а странные люди всегда тянутся один к другому — тем более здесь, на скучной планете зануд-виноградарей.
