За окнами с восторгом орёт ара, ему вторит индри – или кто там ещё умеет так нагло и пронзительно вопить.
Полтора часа спустя я стою на колокольне и смотрю, как девочка уходит по главной аллее. Среди пышных, пёстрых зарослей она выглядит хрупкой и беззащитной.
Как и все мы. И так же, надо полагать, наивна и самонадеянна, и не знает, чего ждать от будущего.
Мальчик поднимается неслышно, как эльф, и стоит рядом, сложив руки на груди. Я, пожалуй, впервые понимаю, что меня ожидают те ещё деньки. Что моя жизнь – отлаженная, размеренная, спокойная даже при всех Посевах и прочих неожиданностях – закончилась. Что никогда уже не будет прежней.
– Ничего не получится, – говорит мальчик. – Извините. Я не могу умереть. Мне нельзя.
И тут же спрашивает, не давая мне и слова вставить:
– А бывает так, чтобы муравьи выздоравливали? В принципе – бывает?
– Поэтому я тебе и говорил: «демоны» – неудачное слово, даже как образ. Всегда считалось, что демонов можно изгнать и человек будет себе дальше жить как жил. Но ни о муравьях, ни о людях, сумевших избавиться от югготов, я не слышал.
– Тогда чего вы хотите? Смысла же нет заражать…
– Смысл заключается в том, чтобы найти средство, которое помогло бы полностью истребить гриб. Это во-первых. – Девочку уже не видно, она скрылась, затерялась среди могил и надгробий. Но я продолжаю смотреть туда, где она шла. – Во-вторых, было бы недурно повысить иммунитет к грибу. Это сложнее, но как раз здесь определённые наработки у меня есть. Благо образцами меня в период Посева снабжают, и в изобилии.
– Образцами? А-а, понял. И что, вы сами не боитесь заразиться?
Конечно, боюсь. Но знать ему об этом необязательно.
– В-третьих, – продолжаю как ни в чём не бывало, – всё-таки не исключено, что отыщется способ спасать заражённых. Но чтобы найти его, мне нужны образцы, нужны наблюдения за инфицированными, нужно, в конце концов, время!
А его-то, добавляю мысленно, у всех нас и нет.
– И вот именно поэтому мне нужен ты. Однако это значит, что тебе в ближайшие месяцы придётся многому научиться. И очень тяжело работать.
– Месяцы? Но вы сказали ей: «Две-три недели»…
– Я соврал, – поворачиваюсь и смотрю ему в глаза. – Думаю, у неё есть неделя. Две, если я сумею договориться и если в Посев она сумеет сюда ходить. Бывали случаи, когда югготы прорывались на улицы, знаешь ли.
– Так вы тоже поняли!.. – вскидывается он, почти удивлённо. – Про Алёну.
– Главное, чтобы не сразу поняли другие. Я, – повторяю, – договорюсь: скажу, что она мне пригодится для наблюдений. На первой стадии, дней сорок два – сорок три, она будет неопасна, игумен это знает. Хотя его мнение в данном случае не так важно. Главное, чтобы удалось сохранить всё это в секрете от остальных. Они-то, как тебе известно, по-прежнему верят, что имеют дело с… как ты говорил? Гневом Божьим? И только святость, праведность, избранность спасает их от немедленного заражения. А те, кто греховен, – ну, вот они-то и уязвимы больше прочих.
– Но её же проверяли, она была в карантине! – мрачнеет: – Значит, это из-за меня вообще всё…
Я охотно киваю:
– Разумеется. И эта, и вообще все беды в мире – исключительно из-за тебя. Из-за кого же ещё-то!
Он фыркает, зло пинает сухие листья, скопившиеся у парапета. Спрашивает, не глядя на меня:
– Мы успеем? Есть хотя бы крошечный шанс, что мы найдём лекарство?
Что мне ему ответить? Что за все эти годы я – с моей-то подготовкой, с теми возможностями, что были сразу после катастрофы! – не продвинулся в этом ни на йоту? Или что гриб мутирует, и у нас сейчас шансов ещё меньше, чем прежде? Или, может, о том, что я похож на игумена Афанасия: он надеется на второе пришествие, а я – на призрачных спасителей откуда-нибудь с запада? Что на шеях у некоторых югготов я замечал бирки со свежими датами, а с одного снял нечто, напоминавшее сломанный, неработающий радиомаячок?
Что одни – да – ведут себя активней, но есть и другие, так и не сумевшие до конца подчинить тела людей? Что каждый вечер перед сном я включаю радиоприёмник и пытаюсь словить ещё раз ту волну, на которой пару месяцев назад слышал трансляцию на ломаном английском? Или про далёкий шум как будто бы вертолётных лопастей, под который я проснулся пару недель назад?
Правда заключается в том, что всё это неважно. Придёт ли завтра подкрепление или через пару лет город поглотят волны очередной миграции югготов – сейчас для нас это не имеет ровно никакого значения.
– Увидим, – говорю я. – Поборемся.
– Слушайте, а может, меня надо, наоборот, раньше заразить? Вдруг вам это поможет? Два этих ваших «образца» вместо одного – значит, в два раза больше шансов. А?
Так ведь я уже начал тебя заражать, думаю я. Только времени это займёт намного больше, чем ты думаешь. И нет никакой гарантии, что нам с тобой повезёт.
Я всегда был неважным учителем. А после конца света вообще отвык от людей. Хватит ли у меня времени, чтобы научить тебя хотя бы самому
