Хроники Арта. Дважды Меченный

мастером фехтования Артем еще не стал, однако теперь он мог смело выйти против почти любого из гладиаторов близлежащих лудусов, не прибегая при этом к помощи божественных даров. Помимо этого он научился ловко манипулировать постоянно алчущими крови веспийцами, став востребованным не только на общей арене, но и на большинстве закрытых представлений, регулярно устраиваемых знатнейшими лицами столицы. Вот и сейчас бой проходил на вилле одного из сенаторов, решившего таким образом развлечь дорогих гостей. Его противником стал вооруженный дубиной, щитом и длинным кнутом арвонус, грозно клацающий на Артема острыми подпиленными зубами.

После сигнала гладиатор взревел, стал раскачиваться, со скрежетом кусая край своего щита, и наконец, пустив пену изо рта, кинулся на своего противника. Будь юноша чуть менее опытен, он, может, и поддался бы на эту провокацию. Но Артему уже было известно, что только среди иберийцев действительно встречаются настоящие дети Артаса. Все остальные лишь копируют манеру ведения боя берсерка, не обладая на самом деле его качествами. Поэтому юноша лишь усмехнулся и, покрепче сжав рукоятку Альструма, ринулся навстречу Острозубому. В самый последний момент он на полшага сместился в сторону, пропуская мимо себя воняющую потом тушу и ловко зацепив при этом оппонента за лодыжку. Впечатавшись в одну из поддерживающих балконы колонн, тот замотал головой, успев, однако, выставить перед собой щит. Звонко хрястнуло, и в руках у арвонуса осталась лишь рукоятка с болтающимися на ней деревянными половинками. Дальше Артем уже не спешил. Он знал, что слишком быстрые поединки не доставляют удовольствия местной публике, поэтому сделал все от него зависящее, чтобы Острозубый протянул как можно дольше. Только когда Кратер вдоволь набегался, рыча, брызжа слюнями и размахивая огромной дубиной, юноша позволил ему зацепить себя кнутом за талию. Последовал мощный рывок, бросивший его прямо в раскрытые объятия осклабившегося от радости противника. Правда, эта улыбка очень быстро померкла. Стоило лишь Артему, в свою очередь, словно тисками сжать Кратера, сцепив руки у него за спиной, как из горла арвонуса хлынула кровь. После двухсекундной паузы пожиратель сердец рухнул на землю, судорожно царапая волосатую грудь в попытке добраться до своего проткнутого сломанными ребрами сердца. А его победитель тем временем отряхнулся, цапнул с земли Альструм, а затем свирепо воздел его над головой, тяжело дыша и впитывая в себя обрушившиеся со всех сторон овации. Потом юноша подошел к ложе, в которой горделиво восседал окруженный другими сенаторами Луций и, глядя прямо ему в глаза, воскликнул: «Во славу великого дома Флавиев!»

Довольный сенатор бросил к его ногам пальмовую ветвь, после чего принялся еще больше раздувать свои и без того пухлые щеки, принимая многочисленные поздравления от захваченных кровавым представлением патрициев. Получив на выходе с арены увесистый позвякивающий кошель, Артем, сопровождаемый стражниками, проследовал в комнату для омовения.

Смыв с себя пыль, кровь и пот, он принялся обильно смазывать свое тело мягким ароматным маслом, помня, что на этом шоу еще не закончилось. Хотя признаться, грядущая часть «Мерлезонского балета» нравилась ему все меньше и меньше. Вместе с остальными победителями сегодняшних схваток ему предстояло стать объектом вожделения находившихся на вилле знатных гостей. И если среди любительниц «попользоваться гладиаторами» попадалась иногда более-менее симпатичная особа, то это можно было считать настоящим везением. В основном молодыми пригожими рабами интересовались богатые веспийки, юность которых закончилась, когда Артем еще даже не успел родиться. Впрочем, когда он осмелился пожаловаться на это сенатору, тот лишь махнул на парня рукой.

– Тебе еще повезло, что я не даю обычно пользоваться лучшими своими воинами мужчинам. – Луций хохотнул, увидев неприкрытый ужас в глазах юноши. – Просто я заприметил, что мои соплеменники частенько калечат рабов, в порыве страсти позволяя себе лишнее.

После такого веского довода Артем решил помалкивать, надеясь, что молодость и буйная фантазия не дадут ему «сесть в лужу» перед развратными старушками. Однако сегодняшний день оказался богат неожиданностями. Заняв место возле длинного, ломящегося от всевозможных кушаний стола, юноша вскоре обратил свое внимание на небольшую группу людей, определенно держащихся особняком. Их внешний вид разительно отличался от предпочитающих легкие туники и тоги веспийцев. Одетые в длинные распашные кафтаны с перламутровыми пуговицами, незнакомцы восседали полукругом на высоких подушках, презрительно смотря перед собой раскосыми карими глазами. Некоторые даже не потрудились снять с головы остроконечные меховые шапки, оставаясь равнодушными к температуре «далеко за двадцать».

«Арторианины», – догадался Артем, вспомнив рассказы Бартука о далекой родине.

Молодой человек уже собрался было перевести взгляд на очередную по-хозяйски лапающую его ягодицы развратницу веспийку, когда в зал вошел еще один представитель племени кочевников. Вернее, не вошел, а вошла. Девушка, при виде которой сердце Артема сначала екнуло, а потом застучало в три раза быстрее. Причем не только сердце. Приняв возникшую у юноши эрекцию на свой счет, копошащаяся внизу пожилая дамочка довольно засопела. Артему было наплевать. Замерев, юноша любовался плавной, хищной походкой плывущей прямо ему навстречу воительницы. А иначе как воительницей назвать невысокую арторианку было сложно, ибо висящая у кочевницы на поясе длинная изогнутая сабля являлась неоспоримым доказательством ее статуса. Соблазнительно покачивающиеся бедра плотно обтягивали кожаные, мехом наружу, штаны, а высокую грудь подчеркивала украшенная серебряными пластинами рубаха. Искусно вплетенные в две тугие косы золотые монетки чуть слышно позвякивали при ходьбе. Взглянув проходящей мимо арторианке прямо в глаза, Артем буквально утонул в их бездонной синеве.

– Как смеет этот раб так дерзко пялиться на меня?

Обладательница синих, с коричневыми вкраплениями глаз, похоже, не разделяла вспыхнувшего у юноши желания.

– Прошу прощения, о несравненная хатун. – Подскочивший из ниоткуда Нумерий привычно изобразил на лице муки раскаяния. – Это ничтожество – всего