Олег усмехнулся. Момент истины? Ну не скрывать же от них…
— На земле мы не навсегда, — вздохнул он, — лишь на время… Мы из очень далёких краёв, ребята, и очень хотим вернуться обратно домой. У нас у всех, кроме Виктора, там семьи. И эти изумруды, что он взял во дворце согамосо, нужны нам для возвращения.
Корсары заметно огорчились, но закивали понятливо. Семья — это святое.
— Колдовство, — уважительно сказал барон де Сен-Клер.
— И скоро вы… обратно? — осведомился Кэриб, шмыгая носом.
— Скоро, юнга, — сказал Сухов, хлопая Уорнера по плечу, — скоро. Через месяцок.
— Ну это ещё долго! — повеселел Кэриб.
Все посмеялись и взялись за вёсла.
Тяжело нагруженные каноэ кое-где чиркали днищами по дну, но после ручей углубился.
И вот снова они попали в тень, отбрасываемую Падающей скалою.
Тошнотворное чувство посетило Олега, сжимая сердце, — и отпустило.
Пироги уже канули в тень ущелья-щели, когда земля вздрогнула, и тяжкий гул пронёсся по каньону.
— Что это? — прошептал Кэриб.
— А это врата закрылись, юнга, — спокойно сказал Сухов. — Палица Чибча-Чумы опустилась.
— К-как это?
— Это рухнула Падающая скала! — догадался Быков и всполошился: — Давайте гребите поскорее! Эта хренова палица запрудила речку! Вода кончается, поняли?
И корсары живо заработали вёслами. Они почти успели доплыть до Двухглавой скалы, когда речушка, нёсшая их, окончательно обмелела.
Пришлось выходить на берег и тащить пироги биче-вой, как бурлаки, — для каноэ воды пока хватало.
«Взявшись за гуж», Ярослав взглянул на тепуи — над твердынями реяло облачко пыли.
— Пипец Маноа… — пробормотал он на русском.
И все его поняли.
Глава 17,
Альберт фон Горн устало опустился на песок в тени скалы. Чёртово пекло…
Он бы ещё больше поразился, если бы увидал своё отражение в зеркале, — тело его усохло и загорело на солнце так, что приняло цвет седельной кожи.
Живот втянулся, а рёбра, наоборот, выступили. Но он всё ещё жив!
Боже, как же его мучила жажда в тот ужасный день, самый первый день на этом проклятом острове! Пить хотелось ужасно!
А дьявольское коварство Капитана Эша, одарившего его ромом, фон Горн оценил очень скоро. Это была настоящая пытка!
Первую ночь он провёл в полузабытьи, калачиком свернувшись на песке, а ранним утром обнаружил росу на остывших за ночь камнях.
Альберт чуть язык себе не стёр, вылизывая каменные бока!
И лишь затем догадался расстилать на камнях нижнюю сорочку.
На рассвете он бережно, нежно, любовно выжимал её в широкогорлую бутылку, смакуя каждую каплю.
На третий день пошёл дождь, и фон Горн хохотал, раскидывая руки и хватая ртом струи, льющиеся с небес. Приноровился.
Стол его был скуден — робинзон ловил яшериц и мелких змей (крупных тут не водилось, к сожалению), убивал их и высушивал на камнях, после чего поедал, не брезгуя.
После отлива собирал мелких крабов и ракушки, а однажды поймал целую черепаху.
Маленькую, правда, со шляпу величиной, зато он впервые наелся досыта.
После шторма Альберт собирал полные горсти морской живности, а когда набрёл однажды на обломки шлюпки, вознамерился развести огонь.
Два дня он ожесточённо, в манере дикарей, тёр палочкой по деревяшке, но лишь мозоли заработал.
