Лишь на третий день ему удалось достичь результата — завился дымок, занялась искорка… И вот он, огонь!
Правда, к тому времени черепаха уже была съедена, а рыбу он так и не научился ловить. Да и чем? Руками?
На острове не росло ничего крупнее жёсткой невкусной травы, и сделать острогу не получалось…
…Фон Горн застонал — опять солнце продвинулось по небу, скоро оно зависнет в зените, и тени не останется вовсе.
Рано утром он «подоил» рваную сорочку, сделал два глотка мутной тёплой жидкости и повязал мокрую тряпку на голову.
Тряпка, то бишь сорочка, давно уж высохла и никакой приятности не доставляла.
Может, обойти остров, поискать, вдруг чего принесло море? Сил нет…
За весь вчерашний день он не встретил ни единой ящерицы. Неужели он съел их всех?
А змейки? Эти противные, извивающиеся змейки? Где они?
Ругаясь шёпотом, Альберт встал на четвереньки, потом взгромоздился на колени и поднялся, держась за скалу.
Его качнуло, а в ушах зазвенело.
Ещё бы… Третий день толком ни поесть, ни попить.
Росы и той меньше малого по утрам…
А морскую воду пить… Это хуже рома.
Фон Горн поплёлся по берегу, высматривая хоть какую-то живность.
Парадокс, но на необитаемом острове испытываешь гораздо меньше беспокойства, чем в обществе себе подобных.
Тут нет хищников, нет врагов, тут вообще никого нет.
И грозят тебе лишь три опасности — умереть от голода, от жажды или сойти с ума от одиночества.
Человек начинает разговаривать сам с собой и, бывает, до того уверует, будто он не один, что больная душа принимает воображаемое за истинное.
Капитан Эш глумливо усмехался, провожая не одного лишь его. Альберто де Корон. Албертус ван Хоорн, Элберт Хорн, Бледный Вендиго… Нет!
Дыхание у фон Горна сбилось, кулаки сжались.
Бывало, люди стойкие, попадая в невыносимые обстоятельства, не погибают лишь потому, что у них оказывается сильна воля к жизни.
А вот он слаб, тут его враг прав.
Но именно существование этого врага, Капитана Эша, Длинного Ножа, Олегара де Монтиньи, и помогает ему выжить, ибо рождает тяжёлую, свинцовую ненависть.
Он выживет! Он обязательно выживет, хотя бы назло Капитану Эшу! И отомстит!
Месть — вот то, что удерживает его от покорности судьбе.
Сколько уж раз — каждый день, каждый час — приходит к нему искушение поддаться слабости, наплевать на всё, улечься и не вставать.
Как там сказал этот новый сочинитель трагедий — Шекспир, кажется? — «Умереть, уснуть и видеть сны, быть может?».
Ах, как порою хочется испытать верность этой строки!
Не терзать свою изнемогшую плоть, не заставлять её таскаться по чёртову острову, а покорно принять свой удел…
Вон как этот осьминог, выброшенный на берег, — лежит на песке и сохнет.
Высыхает, пока не станет твёрдым и ломким и его не смоет волна на корм обитателям океана. Из праха — в прах.
Утомившись, фон Горн вышел к наветренной стороне и присел на камень отдохнуть.
Волны набегали одна за другой, ворошили песок, с шелестом утягивая его и снова возвращая суше.
Подгоняемые ветром, океанские валы катились из волглой бесконечности. Так было всегда.
Как только Господь отделил воду от земли, так с тех пор и накатывает прибой.
Войны сменялись миром, рождались и уходили в небытие поколения, народы переселялись, а волны всё так же накатывались на этот пустой берег, безостановочно и безразлично. Империя…
Фон Горн усмехнулся. Какая глупая прихоть…
Всё сущее тщетно.
Даже будучи коронован, он выйдет на берег где-нибудь к югу от Чесапика, на один из плоских островков Внешних Отмелей, и что увидит?
Да то же самое, что и здесь, — размеренное биение волн, отмеряющих Вечность.
И что пред Вечностью императорский венец?
Никчёмная безделушка…
Разглядев в морском просторе корабль, Альберт даже не поверил сначала. Задохнувшись, он вскочил, давя рыдание.
Надо дать о себе знать! Но как?
Огонь давно потух, даже углей не осталось. Да и что тут разжигать?
