Восемь лет белые «джентльмены-неудачники» прожили в мире с индейцами.
Построили селение Хенрико на той же реке, что и Джеймстаун, только выше по течению. Основали Норфолк, Портсмут, Хэмптон и Ньюпорт- Ньюс.
Но тут Вахунсунакок, больше известный как Поухатан, помер. Новый вождь Опеканканох, дядя Покахонтас, повёл индейцев воевать белых, сгонявших краснокожих с их земель, и перебил больше трёх сотен народу и без того немногочисленного.
Потом случилось поветрие, многие жители Джеймстауна скончались от неведомой хвори, а зимой начался голод.
Ко времени описываемых событий Виргинию заселяло около тысячи ирландцев и англичан — фрименов, более-менее состоятельных, у которых были деньги на дорогу к берегам Нового Света, да сервентов — босяков, доставленных на берега Чесапика в долг и обязанных лет семь отрабатывать «плату за проезд».
Фримены заводили табачные плантации, а сервенты жили в «общих домах», работали где скажут, вкалывали по-чёрному за харчи.
Кое-кто из них осмеливался-таки охотиться в лесах, хоть они и считались королевскими владениями.
Самые отважные уходили дальше — на Дикий Запад, до Голубых гор, переваливали их, добираясь до полноводной реки, ирокезами зовомой Огайо.
Граница освоенных земель — знаменитый фронтир — медленно сдвигалась от Большой Солёной воды к Великим Равнинам…
«Феникс» плавно вошёл в Чесапикский залив, склоняясь к устью реки Джеймс.
Ветерок натягивал запахи прели и хвои, порою — дровяного дыма. То ли костры жгли, то ли печь растапливали.
Частенько вонь перебивал аромат цветов — шёл месяц май.
Сразу было видно, что основатели Джеймстауна происходили из обедневших или разорившихся джентльменов, наивно полагавших, что в Америке легко поправить дела — тут же золото под ногами валяется, а бобры сами сдают свои шкурки.
Каким же надо было быть безруким и безголовым, чтобы заложить город среди болот, плодивших лихорадку и прочие прелести! Сырые, топкие низменности по обоим берегам реки заросли густым лесом из чёрных камедных деревьев, кипарисов, лавра-сассафраса и можжевельника, отпустивших «бороды» испанского мха и оплетённых лозами дикого винограда, вперемешку с подлеском — миртом, жимолостью и тростником.
Лишь кое-где попадались клочки твёрдой земли, прочая суша не заслуживала подобного названия, поскольку сочилась влагой и вся была изрезана протоками, покрыта лужами, издававшими гнилостный запашок.
— Представляю, — пробурчал Пончик, — сколько здесь комарья летом… Угу.
— Малярийного, конечно же, — поддакнул Акимов.
— Не могли уже места найти, что ли? На тысячи миль сплошная терра инкогнита, а они к болоту пристроились! Ни ума, ни фантазии… Угу.
Нолан Чантри хмыкнул.
— А люди не думают, что им тут жить и жить, — проговорил он с усмешкой. — Вон, пока Плимут основали, сколько лагерей перепробовали!
Высадились на мысу, пожили-пожили, поняли, что не лучшее место, давай переселяться. А что, разве нельзя было сначала всё разведать толком, выбрать, где удобнее всего и людям, и кораблям?
— Да и наши тоже, в Новом Амстердаме, — осмелился Янс вставить словечко, — сперва на Нотен-Эйлант строиться начали — это островок мелкий, чуток к востоку от Манхэттена. Всё как-то впопыхах, а куда спешить-то было? Мы тогда с Клаасом совсем мальчишки были, и то знали места получше. Да только кто ж детей слушать будет?
— Любят люди дурную работу, — сказал Быков.
Олег не принял участия в дискуссии, он любовался
Гли-Гли, прогуливавшейся по палубе.
Индианка была не просто хорошенькой девушкой, ей было дано великолепное изящество — каждый её шаг, наклон, изгиб сильного тела отличались грациозностью, а походка, в особенности когда Гли-Гли замечала, что на неё смотрят, принимала подчас характер эротического танца.
— Любуешься? — шепнул Ярослав.
Сухов кивнул:
— Есть на что посмотреть со вкусом.
— А ты смотри на местные достопримечательности, охальник!
— Молчал бы уж, отшельник выискался… Брал бы пример с Пончика. Образчик верности! Не то что мы…
Быков хихикнул, и Олег посмотрел на него с подозрением.
— Два дня мы стояли на Гудзоне, — негромко проговорил Яр, — но Шурка нашёл-таки молоденькую вдовушку!
— Вот оно что… И не сказал же ничего, стервец!
— Ты что! Спроси его — молчать будет как партизан. Лицемер ещё тот. Ко всему прочему, Понч опасается, что про его амуры Гелла дознается… Да нет, я его понимаю прекрасно — куда здоровому мужику без женщины? Целый год сексом не заниматься — это, знаешь… Да где год — два почти! Тут у
