– Где сейчас Фатов? В остроге?
– Нет, он ведь на ладан дышит. Дома. С охраной, разумеется. Приставил к нему двух человек. – Вахлюев усмехнулся. – Не убежит!
– Я должен с ним поговорить.
– Это уж лишнее, – покачал головой полицеймейстер. – Признание у нас его имеется, а после вашей беседы он, глядишь, еще и отпереться от всего надумает. Нет уж, Григорий Александрович, извините, но я этого позволить не могу. Дело, которое вам поручил Михал Семеныч, сделано, так что можете отдыхать в свое удовольствие, а душегуба этого оставьте нам.
Было ясно, что от полицеймейстера толку не будет. Григорий Александрович сухо распрощался с ним и ушел.
Он чувствовал, что прав, и Фатов, если он и убийца, не один замешан в чудовищных злодеяниях. Зачем бы ему, право слово, брать на себя одно и отказываться от другого, зная, что ему все равно не поверят? Глупо! А история насчет того, что он случайно встретил
Асминцеву в гроте, не выдерживала никакой критики. Фатов темнил. Он молчал именно про то, что хотелось бы узнать Печорину: зачем Асминцева отправилась ночью в грот, почему она не кричала, зачем офицер пытал и убил ее. Ни на один из этих вопросов Фатов не дал ответ.
И что это за слова о том, что все равно душу не спас? С этим надо разобраться. И Григорий Александрович чувствовал, что ответ есть у Раевича. Стоит, пожалуй, согласиться на его пари и узнать, что это за особое условие, которое банкомет сообщает в последнюю очередь.
Как оно связано с выкупом?
Печорин возвращался домой под дождем. Настроение было отвратительное. Становилось прохладно, и хотелось поскорее добраться до дома. Луна поднималась из-за темных вершин. Окна гасли одно за другим. Часовые на валу крепости и казаки на окрестных пикетах протяжно перекликались.
В одном из домов слободки, построенном на краю обрыва, Григорий Александрович заметил сильное освещение. Оттуда доносились нестройный говор и крики, изобличавшие военную пирушку. Движимый любопытством, Печорин подкрался к окну. Неплотно притворенный ставень позволил ему видеть пирующих и слышать их слова.
Говорили о нем!
Драгунский капитан, разгоряченный вином, ударил по столу кулаком, требуя внимания.
– Господа! – сказал он. – Это ни на что не похоже. Печорина надо проучить! Эти петербургские слетки всегда зазнаются, пока их не ударишь по носу! Он думает, что только один и жил в свете, оттого что носит всегда чистые перчатки и вычищенные сапоги. И что за надменная улыбка! А я уверен между тем, что он трус, – да, трус!
– Я думаю то же, – сказал Грушницкий. – Он любит отшучиваться. Я раз ему таких вещей наговорил, что другой бы меня изрубил на месте, а Печорин все обратил в смешную сторону. Я, разумеется, его не вызвал, потому что это было его дело.
– Грушницкий на него зол за то, что он отбил у него княжну, – сказал кто-то.
– Вот еще что вздумали! Я, правда, немножко волочился за княжной, да тотчас отстал, потому что не хочу жениться, а компрометировать девушку не в моих правилах.
– Да я вас уверяю, что он первейший трус, то есть Печорин, а не Грушницкий, – сказал драгунский капитан. – Грушницкий молодец, и притом он мой истинный друг! Господа! Никто здесь не защищает Печорина? Никто? Тем лучше! Хотите испытать его храбрость?
– Хотим, – отозвался кто-то. – Только как?
– А вот слушайте. Грушницкий на него особенно сердит – ему первая роль! Он придерется к какой-нибудь глупости и вызовет Печорина на дуэль. Все это – вызов, приготовления, условия – будет как можно торжественнее и ужаснее. Мы вымотаем Печорину все нервы! За это я берусь. Я буду твоим секундантом, мой бедный друг! – обратился капитан к Грушницкому. – Только вот где закорючка: в пистолеты мы не положим пуль. Уж я вам отвечаю, что Печорин струсит – на шести шагах вас поставлю, черт возьми! Согласны ли, господа?
– Славно придумано! Согласны! Почему же нет? – раздалось со всех сторон.
– А ты, Грушницкий? – спросил капитан.
Печорин ждал ответ Грушницкого, стиснув зубы:
холодная злость овладела им при мысли, что, если б не случай, он мог бы сделаться посмешищем этих дураков!
После некоторого молчания Грушницкий встал, протянул капитану руку и сказал с нелепой важностью:
– Хорошо, я согласен!
Честна я компания была в восторге.
Григорий Александрович вернулся домой, волнуемый двумя различными чувствами. С одной стороны, ему было грустно: неужели он принадлежит к числу тех людей, один вид которых порождает недоброжелательство? Ладно, Грушницкий – тот ревновал из-за княжны, но что плохого Печорин сделал остальным? С другой стороны, он чувствовал, что ядовитая злость постепенно наполняет его душу! «Берегись, Грушницкий! – думал Печорин, прохаживаясь по комнате. – Со мной этак не шутят. Ты дорого заплатишь за одобрение своих глупых товарищей. Я тебе не игрушка!»
Его рассуждения прервал стук в дверь. Это оказался Вернер.
