— Ну что? — говорит Хагстрем, возвышаясь надо мной, явно довольный своей небольшой победой. — Может, еще раз ко мне спиной повернешься?
Он начинает еще сильнее давить ботинком, и вдруг я понимаю, что весь воздух из меня выходит, а нового вдохнуть ни в какую не получается. Я размахиваю руками, пытаясь подняться, но те же два олуха, что бросили меня на пол, внезапно падают на колени, буквально пригвождая меня к опилкам. Рычага у меня нет — и выбора тоже.
— Погоди… — пытаюсь сказать я, но наружу выходит лишь невнятное бульканье. — Погоди…
Но Хагстрем меня не слушает. Его размытая фигура плавает перед моими вдруг заслезившимися глазами, шрам на лбу дергается туда-сюда, губы кривятся в болезненном совокуплении ярости с радостью. Ноги мои слабеют, руки — вялые отростки в крепкой хватке дружков Хагстрема.
И в тот самый момент, когда мне уже кажется, что все куда-то уходит — и вдохи, и звуки, и запахи, — в тот самый момент, когда ботинок Хагстрема опускается еще ниже, — в тот самый момент, когда с моей жизнью вроде бы все кончено, когда я вытираю руки о салфетку экзистенции и навсегда покидаю этот ресторан, в тот самый момент, когда я понимаю, что все равно нет никакого смысла…
Нажим вдруг исчезает. Какое-то мгновение мне кажется, что я просто загнулся, хотя в раю вряд ли воняет месячной давности тунцом.
— Поднимите его, в темпе. — Этот голос из далекого прошлого только что рассказывал историю о том, как начинающий гангстер протирал губкой шипы большого босса. И, судя по всему, этот голос принадлежит капитану местного корабля. — Помогите же ему, черт побери…
Я чувствую, как чьи-то руки поднимают меня и усаживают обратно на табурет, хлопают по спине, поддерживают мое обмякшее тело в равновесии. На это уходит немалое время, но все же вскоре я оказываюсь способен вернуться в телесную оболочку, восстановить контроль над своими конечностями. Они гудят, и их словно бы кто-то колет маленькими иголочками.
— Ты в норме? — спрашивает тот голос.
— Угу.
— Ты уверен?
— Угу, — повторяю я, глядя на широкое лицо мужчины, который только что спас мне жизнь, если не достоинство, — и не ловлю ничего, кроме воздуха. Наконец я позволяю своему взгляду передвинуться на несколько футов и примечаю холеного малого, пристегнутого к инвалидной коляске с электромотором. Голос его по-прежнему мне знаком, а облик — нисколько. Раньше я никогда этого парня не видел. — Твоего чувака малость занесло, но я в норме.
— Нелли немного на взводе, — говорит он, кладя ладонь мне на плечо и поддерживая меня в равновесии. Постепенно у меня в голове появляются какие-то ощущения, ноздри начинают фурычить, отметая в сторону запах рыбы и пытаясь уловить намек на персону моего нежданного спасителя. — Но если тебе уже лучше…
— Все хоккей.
Мужчина нажимает на кнопку своей инвалидной коляски и разворачивается, готовясь отбыть. Но пока он собирается уезжать, я вижу, как внезапная вспышка мысли скользит по его лицу, освещая глаза, бороздя морщинами лоб. Тогда он опять разворачивается ко мне, ноздри его раздуваются, грудь сильно вздымается. В тот самый миг, когда он чует меня, я чую его, и внезапно у меня в голове выскакивает картинка в картинке, целый ряд снимков, которые много лет сидели глубоко в мозгу.
Лимон с медью. Азиатский мальчонка проходит по полю, то и дело подбрасывая монетку.
— Джек? — невольно спрашиваю я. Имя слетает с моих губ прежде, чем я успеваю его остановить.
И мужчина — чьего лица я никогда раньше не видел, и все же которого я знаю так близко, как никого на всем белом свете, — широко ухмыляется и разводит руки, чтобы заключить меня в беспредельные медвежьи объятия.
— Винсент Рубио, — мурлычет он, прижимая мое лицо к ткани своей рубашки, обхватывая мой затылок, гладя мои волосы, как будто я потерявшийся ребенок, которого внезапно нашли. — Даже не знаю, поцеловать мне тебя или убить.
— Джек…
— Тсс, сиди смирно. Дай-ка мне все обдумать.
6
Лос-Анджелес — вообще-то не лучшее место, чтобы заводить себе друзей. По крайней мере, в последнее время. Расспроси местного жителя про его соседей, и в шести случаях из десяти он не скажет тебе их фамилий — тут все дело в том, что на почтовых ящиках очень мало обозначений. В восьми случаях из десяти он не скажет тебе их имен. А если скажет, то лишь потому, что почтальон как-то раз доставил посылку или конверт не по тому адресу. В девяти случаях из десяти это его просто никак не волнует.
