Не было ни людей Тобина, ни Птицеловки. До первых мне не было дела, я находился не в том настроении, чтобы общаться с выводком кудахчущих актеров, но от компании Птицеловки не отказался бы. Сейчас мне остро не хватало ее – чтобы была рядом, бранилась, шипела и в конце концов усвоила новости, с которыми я пришел. Возможно, причина была только в месте и часе, но мне вдруг отчаянно захотелось разделить бремя.
Как бы я ни устал, я не мог не отметить, что желудок уже пытается проесть дыру в хребтине. Я подошел к стойке и знаком велел принести того, что у них там было на завтрак. Затем привалился к ней спиной, утвердился локтями сверху и позволил себе расслабиться.
Охотники за джиннами? Какие, к черту, виды у кучки охотников за джиннами на меня, не говоря о моем ночном зрении? Дело казалось достаточно скверным, когда я считал их некими ассасинами, одетыми в тень, но теперь… Теперь мне приходилось гадать о связи между моим темным ви?дением и таковым у джиннов, или их погонщиков, или кем там, будь они прокляты, являлись Львы Арата. Если отбросить тот факт, что старый убийца меня отпустил, то я ни на секунду не верил в случайность того, что глиммер нейяджинки обманывал и зрение Львов, и мое собственное. Мой ограниченный опыт подсказывал, что в магии не бывает таких совпадений: нежданный глиммер обычно ухудшает ситуацию, а не наоборот. Это могло сколь угодно не нравиться мне, но представлялось вполне вероятным, что если между зрением моим и Львов Арата и не было прямой связи, то сходство оставалось разительным. Сходство, которое вполне могло указывать на джанийскую магию и джиннов.
Джинны.
Проклятье, Себастьян, как ты разжился нашим ночным зрением? И где?
Девчонка-служанка едва не напугала меня, поставив у моего локтя тарелку. Я повернулся, чтобы забрать ее, и улыбнулся. Каша была приготовлена по- илдреккански; она благоухала и рисом, и козьим молоком, и медом, и кориандром. В животе заурчало при воспоминании о доме. Взяв тарелку и роговую ложку, которую она положила рядом, я направился к лестнице.
Ну что же, одно было ясно наверняка: если я не считал мое ночное зрение удачным совпадением, то так же думал и дед Арибы. То, что он меня отпустил, означало только, что задерживать пока не имело смысла. Я не питал никаких иллюзий и знал, что не покончил ни с ним, ни с его внучкой, ни с их интересом ко мне. Никто не нарушает контракт и не мочит четверых боевиков местного Туза лишь для того, чтобы позволить уйти человеку, ради которого рискуешь людьми. Нет, он затеял долгую игру, но я пока не знал, какая роль отводилась мне – орудия или мишени.
Я поднялся на одну ступеньку, затем на следующую и погрузил ложку в кашу. Та была горячей, густой и крупчатой; она упала в утробу, словно булыжник. Но все равно было неплохо, как будто в сердцевине объявилась толика родины, которая вызвала несварение желудка. Мелочь, но приятно.
Сейчас мне вовсе не хотелось думать ни о глиммере, ни о нейяджинах, ни о прослушивании – ни о чем. Я лишь хотел набить желудок, залечь в постель и выйти по другую сторону сна с достаточными силами, чтобы вернуться на улицу. Ответы могли найтись только там; они покоились на вертких, уклончивых языках в темных закоулках Эль-Куаддиса – местах, где никого не встречали с распростертыми объятиями, тем паче имперцев. В местах, которые мне придется досконально освоить, ибо ответы не являются вразвалочку сами по себе и не усаживаются под дверью в незнакомом городе. Ради них приходится драться, и платить, и лгать, и проливать кровь; приходится угадывать, с чего разулыбался стоящий перед тобой джаниец – радуется деньгам или намерению замочить тебя при первой возможности. Приходится нырять из ночи в ночь, всякий раз надеясь, что разомкнется она, а не ты.
Легко не было никогда. Ни в коей мере.
Тем большим было ошеломление, когда я одолел лестницу и обнаружил Бронзового Дегана, который устроился позавтракать в кресле возле моей двери.
Тарелка с тяжелым стуком ударилась о пол. На миг прошло и мое изнеможение.
Я почувствовал, что расплываюсь в улыбке, перешагнув через тарелку и двинувшись по коридору. Как он?..
– Какого черта ты тут делаешь? – проговорил Деган, не отрываясь от трапезы.
Он не подходил к утренней раздаче и подчищал с блюда ночные объедки.
Я остановился, улыбка пошла на спад. Вот вам и счастливое воссоединение. Не то чтобы я на него надеялся, но все же.
– Меня подмывает задать такой же вопрос, – отозвался я.
– Какая неожиданность.
Деган остался Деганом: широкополая шляпа; штучные, но удобные и просторные дублет и бриджи; высокие армейские сапоги – скатанные, чтобы дышали голые икры. Дублет был тоже распахнут; под ним находилась заношенная, но чистая сорочка – редкотканая из уважения к джанийскому климату. Этим утром он целиком облачился в серое и бледно-желтое, тусклое золото дублетного канта было в тон осенней шевелюре.
На боку был, конечно, меч – Деган не мог без него обойтись. Красивый клинок с отшлифованной чеканной гардой в форме тяжелой закрепленной цепи, однако при Дегане он выглядел не вполне уместно: ни бронзы, ни прорисованных лоз…
Я мог исправить это за один короткий визит на конюшню, но не стал предлагать. Не сейчас. Пока еще нет.
– Птицеловка знает, что ты здесь? – спросил я.
Наверху скрипнули балки, гостиница готовилась к дневной жаре.
– Она не была бы на своей должности, если бы не знала.
– И почему не сказала мне?
