— Спокойно, капитан, — послышался голос Хардова.
Матвей вздрогнул и понял, что гид только что провёл рукой у него перед глазами.
— Спокойно, сейчас будет легче.
Матвей тихо выдохнул, и Хардов быстро отклонился от него.
— Анна, мне нужна твоя помощь! — позвал он. — Срочно.
Рыжая Анна тут же появилась в проёме каюты. Бросила короткий взгляд на темнеющий по берегам туман. Она была сосредоточена, но в глазах её читался вопрос.
— Думаю, белая зайчиха, — кивнул ей Хардов на плетёные клетки со скремлинами.
Глаза Анны чуть сузились:
— Хардов, они нам ещё понадобятся. На Тёмных шлюзах.
— Знаю. Но так надо.
— А почему не ты сам? Мунир вполне оправился и уже в состоянии…
— Позже. Потом поговорим. Сейчас — быстрее.
Анна быстро сдула со щеки прядь волос. Однако вопрос так и не ушёл из её взгляда. Сказала:
— Я давно этого не делала.
— И это я знаю. — Хардов с терпеливой просьбой смотрел на неё. — Пожалуйста.
Рыжая помедлила долю секунды и двинулась к клеткам со скремлинами.
— Хорошо, — обронила она. — Но ты мне скажешь, почему не
И опять Матвей Кальян успел уловить быстрые болезненные морщинки на лбу гида.
Ваня-Подарок поднял оружие.
— Мост под прицелом, — доложил он.
— Хорошо. — Хардов кивнул. — Капитан, сейчас надо будет дать полный вперёд. Я скажу, когда пора.
— Все готовы, — откликнулся Матвей Кальян.
Рыжая Анна присела на борт лодки и деликатно коснулась клетки. Словно явилась на порог дома с вежливой просьбой. Открыла плетёную крышку и бережно, как ребёнка, взяла на руки молодую пушистую зайчиху. Казалось, зверёк с любопытством посмотрел на неё, а потом прижал уши к голове. Когда Анна разогнулась, Матвей увидел, что из разреза её платья на груди, свисая, показалось занятное украшение — изогнутая клыком костяная поделка с орнаментом, какой-то трубочкой и кусочком меха. Вроде шаманской побрякушки, что в моде у дмитровских бездельниц.
А мех похож на шёрстку хорька.
«Вот оно в чём дело, — подумал Кальян. — Вот как открывается ларчик: купеческая жёнушка-то у нас, оказывается…» Кальян усмехнулся. Точно такое украшение, только с пером, было у Хардова. И у Вани-Подарка. Правда, у того без каких-либо перьев и шерсти. Но не потому ли, что Иван признавался, мол, его скремлин погиб? «Она гид, — улыбнулся Кальян, глядя, как Анна что-то шепчет ушастому зверьку. — Давно мог бы догадаться. Однако сюрприз за сюрпризом…»
А ещё он понял, где видел похожий орнамент. Все концы сплелись: подобные знаки (руны, иероглифы, что-то ещё?) были нанесены на большой бумеранг Вани-Подарка.
Зайчиха смотрела Анне прямо в глаза, верхняя губа у неё зашевелилась, и… Нет, это невозможно. Зверьё не умеет улыбаться. Кальян был убеждён, что это так. Но если бы не это убеждение, Матвей сказал бы, что видел на умиротворенной мордочке зверька некое подобие улыбки. И что-то было в больших круглых глазах, что-то, от чего Матвей то ли смутился, то ли обрадовался. И стихли все звуки.
— Белая зайчиха, — нежно позвала Анна. — Я слышу твоё сердце!
Губы зверька ещё раскрылись, зайчиха моргнула, и Кальян почувствовал и в своём сердце какую-то непереносимо-пронзительную нежность. Здоровяк замер, руки его обмякли, а потом Матвей увидел, как от мордочки зайчихи залучилась голубоватая сияющая струйка. Такие же искорки осыпались с украшения Анны.
— Слышу твоё сердце, — прошептала Анна, и всё лицо её будто было омыто, купалось в этом сиянии.
— Пора! — скомандовал Хардов.
Кальян не пошевелился. Где-то между лицом Анны и мордочкой белой зайчихи родился яркий огонёк, капелька света. Сначала огонёк беззащитно вздрогнул, пошевелился, словно обнаружив факт своего существования, и весело поплыл, наслаждаясь бытием и оставляя в воздухе весёлые спиральки голубоватых завихрений. Затем, угнездившись в одному ему ведомой точке пространства, остановился. И стал насыщаться светом, расти, распускаться, как диковинный сияющий цветок.
— Пора, капитан! — жёстко прокричал Хардов.
Кальян моргнул.
