7
Если бы Хардов вошёл сейчас в носовую каюту, он бы, наверное, решил, что страх вызвал у гостьи его судна временное нервное расстройство. Хотя его вполне могла осенить и более тёмная догадка. Обняв себя руками, девушка сидела на койке с закрытыми глазами, но лицо её было повёрнуто к узкому разрезу иллюминатора.
— Я прошу тебя, прошу, спаси нас, — шептала Ева, — защити от
Однако Хардов стоял у мачты, и взгляд его был прикован к самому большому в миру скульптурному изображению Ленина. Памятник оказался не только самым большим. О нет, всё не так просто. Впервые за очень много лет Хардов выглядел обескураженным. Правда, оценить этого было некому. Но не в том дело, ведь так? Есть вещи более любопытные. Например, когда только что разнесённые вами в пух и прах фонари оживают. Губы Хардова неожиданно высохли, и их пришлось облизать. От расстрелянных прожекторов исходило явное бледно-зелёное свечение, пока ещё тусклое, похожее на болотные огни. Этот низкий пустотный звук, навевающий мысли о странных опытах с электричеством, повторился, но уже громче.
— Забавно, — прошептал Хардов.
Свечение не просто усилилось. Только что прямо на глазах гида из разбитых прожекторов вырвались первые лучи, не длиннее десятка метров. Слепо обшаривая пространство вокруг себя, они иногда скрещивались, что делало их похожими на световые мечи в руках невидимых сражающихся великанов. Мертвенное тусклое свечение набирало силу, лучи уплотнялись, а потом выстроились параллельно друг дружке, как будто встали наизготовку. И вот в небо ударили мощные столбы бледно-зелёного света. Лицо Хардова застыло. «Это мёртвый свет», — пронеслась в его мозгу какая-то чужая мысль.
Лучи начали опускаться, кружа с каким-то игривым любопытством, словно их интересовала и пустота ночного неба, и далёкая линия горизонта на чужом берегу. «Там нет линии горизонта, — сказал мысленно Хардов. — И когда взойдёт солнце, на том берегу будет стоять лишь туман. — Гид с трудом подавил отчаянный, шальной смешок. — В этом мире посредником между землёй и небом является стена густого тумана».
Хардов быстро обернулся — до спасительных ворот оставалось не больше сотни метров. Но лучи уже бежали по каменным ступеням на дальнем берегу дамбы, по которым когда-то поднимались древние строители канала к своему грозному идолу, неся ему всю свою безмерную любовь, преданность и весь свой страх. Лучи переместились выше и поймали в перекрестье черноту зияющего провала над пьедесталом. Хардову снова пришлось облизать губы: картинка качнулась, дрожа, будто с тем же пустотно-электрическим звуком она обжигалась о края привычной реальности. А затем мёртвый свет выхватил из тьмы очертания исполинской статуи.
— Навались, парни! — закричал гид. Теперь необходимость соблюдать режим тишины отпала сама собой. — Гребите что есть сил!
«На голограмму — вот на что это было похоже, — вспомнил Хардов. — На чудовищную голограмму, нарисованную прямо в небе. Только ты знаешь, что это не так».
Монолитная громада памятника, охваченная бледно-зелёным светом, повисла в черноте неба, раскалывая пространство. Присутствие злой воли, всегда ощутимое в этом месте, сейчас сделалось неодолимым. Хардов подумал, что этот низкий пустотный звук становится объёмней, наполняясь глубиной и силой; только звук не был просто странным, плохим — присутствовало в нём что-то невыразимо иное, словно он нащупывал внутри каждого камертон ужаса и прекрасно резонировал с ним. Гид видел, что лодку вот-вот затопит неконтролируемая животная паника. А потом Хардов услышал хлопанье крыльев; Мунир взлетел — и гид понял, что может прикусить губу до крови. «Второй… Вы не должны оказаться на линии его взгляда, — услышал на мгновение Хардов голос Тихона, — иначе всё самое скверное и мерзкое на канале будет знать о вас. Если вы, конечно, выживете». Только это было старое воспоминание, когда он учил их, ещё совсем желторотых юнцов.
— Нет, Мунир, я запрещаю тебе! — хрипло закричал гид, прекрасно понимая, что ворон никогда бы не ослушался его и что сейчас Мунир действовал, повинуясь подлинному, хоть и невысказанному приказу Хардова.
«Вот ещё одно существо, которое я люблю, готово погибнуть из-за тебя», — горько подумал он. И посмотрел на того, кого некоторое время назад, ещё в безопасной Дубне назвал Вторым. Лик каменного Сталина был обращён к луне, такой же бледно-зелёной, как и свет прожекторов, и это стало единственным маленьким подарочком, который судьба преподнесла сегодня Хардову. Если только не дразнила. Второй смотрел в другую сторону: грозный взор пустых каменных глаз был направлен на шлюз № 1, следя за теми, кто желал появиться оттуда и войти в канал без его ведома. Может, такое случилось просто потому, что луна стояла в той стороне, а может, они с Тихоном все верно рассчитали, но… Гид снова обернулся ко входу в канал — лодка продвигалась всё медленнее, да и руль стал опять вырываться из рук мальчишки.
— Давайте, давайте, парни! — Хардов скосил взгляд на памятник и с трудом заставил себя говорить дальше: — Осталось чуть-чуть. Давай…
Голос гида всё же сорвался. Может, лишь слегка запершило в горле и возникла необходимость прокашляться. Хардов видел, что творилось в перекрестье бледно-зелёных лучей. Он подумал, что судьба, скорее всего, всё же дразнила их. Камертон внутри звучал громче: леденящий кошмар прокрался в кровь, заставляя её стыть в жилах.
