Канал имени Москвы

1

Фёдор сжался в комок, не понимая, что происходит. Внезапная и оглушительная тишина и покой словно парализовали его. Юноша передёрнул плечами. Потом осторожно посмотрел по сторонам. И обернулся.

Вся поверхность Московского моря выглядела совершенно умиротворённой. Лунная дорожка теперь бежала по водной глади в сторону своего берега, будто указывая на дом, который всё ещё оставался так рядом. Фёдор ощутил необходимость сглотнуть, дабы оживить высохшее горло. И ещё протереть глаза, удостовериться в открывшейся картине: никаких обезумевших прожекторов и столбов бледно-зелёного света, ни мёртвого свечения, ни яростного пламени, и никакого «Второго», восставшего из древней тьмы, что скрывает мгла. Чужой берег тихо спал, укутанный туманом, сползшим прямо к воде.

— Тихо, — изумлённо прошептал Фёдор.

Это казалось невероятным и больше всего было похоже на внезапное пробуждение, кладущее предел ночному кошмару.

— Мы в канале, Тео. Всё осталось позади, — с какой-то будничной усталостью произнёс Кальян. Отёр испарину.

И улыбнулся. — Правда, такое впервые… А ты молодец. Только можешь больше не вцепляться в руль, как в молоденькую невесту, сбежавшую из-под венца.

Послышались тихие и такие же усталые смешки: команда приветствовала своего капитана. Разгоняя остатки страха, что цеплялись за клочья тумана, команда одобрительными смешками приветствовала и неоплошавшего юнгу, но, наверное, больше всего этого немногословного и опасного человека, чьи глаза и уста скрывали больше, чем говорили, и его удивительную птицу, которая сейчас спасла их. О скремлинах на канале болтали много всякого, но мало кому доводилось видеть этих загадочных созданий вживую, и вот один из слухов на счастье и невиданную удачу всех, кто был в лодке, подтвердился: скремлины действительно дружили с гидами.

— Невесту… — чуть смутившись, повторил Фёдор и с недоумением уставился на свои руки.

Он всё ещё с силой сжимал руль. Левая ладонь горела, юноша поднял её к лицу и понял, что сорвал мозоль под основанием безымянного пальца.

— Ты же говоришь, что вода не пускает его, — почему-то сказал Фёдор, указывая Кальяну на туман по правой стороне.

По мере удаления от ворот туман светлел и густыми клочьями, похожими на клубы пара, стелился по поверхности воды.

— Так и есть, — подтвердил капитан. — Сползает лишь на несколько метров от берега. Да и то лишь по ночам. К утру его раздувает.

Фёдор снова бросил взгляд, наверное, прощальный, на Московское море — единственным доказательством того, что они только что прошли там, оказались расстрелянные Хардовым фонари. Памятник Ленину, лишённый своей торжественной подсветки, одиноко чернел в ночном небе за поворотом русла.

— Включить освещение, — распорядился Кальян окрепшим голосом. — Теперь уже можно.

Фёдор не особо удивился тому, как быстро и чётко был исполнен приказ капитана — двое гребцов по левому борту покинули свои места и растопили масляные фонари на носу и корме. «Они давно ходят по каналу, — подумал юноша. — Расчёты привычные, команда очень быстро становится слаженной. Лишь бедолага рулевой выпал из общего ритма».

Кальян тоже видел это и с сожалением вздохнул: бородач по-прежнему стоял на коленях, что-то бормотал себе под нос, счастливо скалясь.

— Пройдём вперёд четыре километра, — громко сказал Кальян, и Фёдору показалось, что он больше обращается не к команде, а к Хардову, который так и стоял молча у мачты, прижимая к себе ворона. — Там канал пересекает река Сестра. Это хорошее место. Там и отдохнём.

После всего пережитого команда действительно нуждалась в отдыхе, пусть и в коротком — перевести дух. Бородач-рулевой вдруг замер. С несколько нелепой неестественностью склонив голову, он подозрительно уставился на Хардова.

— Это что ж, твоя птичка, что ль, спасла нас, командир? — ядовито поинтересовался он. — Так, что ль?!

Лицо Кальяна застыло. Но Хардов лишь с сожалением посмотрел на рулевого и промолчал. «Чего испугался капитан? — подумал Фёдор. — Что Хардов поступит с рулевым так же, как он поступил с прожекторами? Но ведь это не так. Гиды они… другие. У них… вроде кодекса…» Но откуда у него эта уверенность? Что он вообще знает о гидах?

(знает)

Только то, о чём болтают в Дубне. Но там много о чём болтают. А ведь батя всегда учил его,

(батя?!)

что говорящий — не знает, знающий — не говорит.

Рулевой опять принялся раскачиваться на коленях из стороны в сторону. И тогда Хардов наконец подал голос.

— Да, река Сестра — это действительно хорошее место, — как-то странно произнёс он. Голос его был хриплым, и казалось, что гид вкладывает в свою фразу ещё какой-то, одному ему понятный смысл. — Нам и вправду придётся там отдохнуть. Боюсь, что нет другого выхода. — Он бережно погладил ворона и тихо прошептал: — Ничего, потерпи, старый друг, чуть-чуть осталось, только, пожалуйста, потерпи.