вступайте с ним в разговоры, ему лучше не знать ваших голосов. Предоставьте дело вести мне.
Фёдор проследил за рукой Хардова. И вдруг понял, что гид не просто гладит птицу, движения были несколько иные. «Ты лечишь своего ворона, — подумал юноша, — так? Помогаешь ему продержаться до того места, где Муниру будет оказана настоящая помощь? Кто же ты такой на самом деле, Хардов? И если на канале есть место, способное излечивать, почему же ты не хочешь там отдохнуть? Может, ты оттуда, может, там твой дом, из которого ты когда- то ушёл, как сейчас я бросил свою милую Дубну?»
Опять вопросы. Их становится всё больше. И от них становится всё беспокойней.
— Ева, вернись в каюту, — услышал Фёдор голос Хардова. — Пока я переговорю с одним старым знакомым. — Девушка собралась что-то возразить, но Хардов, теперь уже мягко, остановил её. — Так надо, милая.
Девушка подчинилась, одарив Фёдора напоследок ещё одной похвалой:
— А у тебя хорошее зрение.
Он посмотрел ей вслед: походный мужской плащ очень шёл Еве, и Фёдор внезапно отчётливо осознал, что чем больше он пытается получить ответов, тем всё больше будет становиться вопросов. Их количество будет возрастать, пока они не утопят его. Надо отказаться от этого. Ведь вот как всё просто. Приглушить в себе этот беспокойный вопросительный знак. Это главное, первое, что он должен сделать, с чего начать. Знающий не говорит. Конечно, это так. Невозможно отвечать на каждый вопрос,
они будут ветвиться, как дерево, дробиться, как крупа. И лишь отступив от этого, получишь надежду увидеть всю картину в целом. И тогда многие дробные вопросы просто перестанут тебя волновать, самоустранятся. Это главное и первое, что он должен сделать,
что он должен принять, как принимает сейчас эту звёздную ночь. И туман, окутавший правый берег. То ли хищную мглу, то ли диковинную тайну. А может, и то и другое.
3
— Суши вёсла, — распорядился Хардов.
Посреди канала, поперёк рукотворного русла покачивалась крохотная плоскодонка. Её осадка была настолько мала, что казалось, лодочка вот-вот черпнёт воды.
— О, мой старый любезный друг Хардов! — послышался визгливый голосок. — Не зря я вышел на реку в такой час. Ох, не зря.
Команда в изумлении молчала, а Фёдор с любопытством пытался разглядеть забавного взлохмаченного старикашку в замусоленном пиджачке, надетом поверх видавшего виды свитера грубой вязки. У старикашки оказались кустистые брови, причём одна выше другой, прорезанной пополам то ли шрамом, то ли отсутствием волос, и… Фёдор даже не сразу поверил своим глазам, решив, что померещилось в скупом освещении.
В уши старикашки были кокетливо вдеты аккуратные серёжки, но самым невероятным оказался множественный пирсинг в носу, бровях и губах, которыми тот решил украсить свою изрядно пропитую физиономию. Фёдор слышал о новом повальном увлечении — дмитровские модницы буквально помешались на пирсинге, — хотя до Дубны оно так и не докатилось. Но чтобы древнему деду вздумалось следовать довольно сомнительной моде — такое юноша видел впервые.
Лодки не стали пришвартовывать друг к другу, но модник-старикашка неплохо справлялся при помощи однолопастного весла, и плоскодонка встала рядом как вкопанная.
— Дай, думаю, выйду на волну в полночный час, — продолжал тараторить старикашка. — Может, удастся какая коммерция. И тут такая удача: два скремлина, и от обоих пользы с гулькин нос, гребцы и целых
— Привет, Хароныч, — усмехнулся гид. — А я смотрю, ты всё так же слаб на язык.
— Годы уже не те, — пожаловался дед и тут же захихикал, словно выдал какую-то удачную шутку. — Ну, что, скремлинов берёшь, серебряные монеты приготовил?
— Не сейчас, — отозвался Хардов.
— У меня молоденькие скремлины, совсем ещё малыши, с незамутнёнными глазами.
— Обойдусь своим, — тихо сказал гид.
— Понимаю, понимаю, — дед участливо закивал, — но бедолага Мунир-то, гляжу, захворал. И не скоро оправится, если оправится. И как же ты шлюзы-то собираешься проходить? Без скремлинов-то как смотреть в тумане?
