Кривой сжал губы, со свистом втянул носом воздух, поискал место, где б присесть. Стоять было неловко: словно наказанный школьник перед директором школы. К сожалению, единственный табурет, под рукомойником, занимал таз.
– Соболезную твоей потере, – проникновенно промолвил Кривой.
– Неужели? Ты меня в первый раз видишь, Алену и вовсе не успел узнать.
– Я знаю, каково терять близких.
– Да тут практически каждый кого-то потерял, жилетку выжимать придется.
– Я не ожидал от тебя слез. Просто подумал, тебе будет полезно знать, что некоторые считают тебя… убийцей.
Беркут бросил стрелу и нож, уперся локтями в колени и обхватил голову.
– Убирайся, – сдержанно произнес он.
– Я бы на твоем месте искал бы убийцу, а не отсиживался в укромном уголке.
– Ты все еще здесь?
Кривой разочарованно покивал, повернулся к выходу, но Беркут окликнул:
– Постой! Что там говорят? Горец – горячая кровь – сошел с ума от ревности? Расисты долбаные. Зачем мне ее убивать? Она была моей! Я ее любил. Она, думаю, любила меня, просто сама этого еще до конца не понимала.
Кривой ухмыльнулся. Парня прорвало. Весь день он хранил молчание, держался подальше от людей. Теперь все накопившееся стремилось высвободиться.
Кривой прошел в глубь комнаты и сел на тумбочку.
– Понимаешь, я ее поцеловал, она не отстранилась, не влепила пощечину. Даже когда с Медведем поссорилась, молчала, не ругала меня. Значит, обдумывала, кто ей нужен.
– Не оттолкнула, говоришь.
– Зачем мне врать? Медведь все видел, спроси. Может, и убил со злости. У него не тот характер, чтобы бороться за свое. Так-то духу у него не хватит, пацифист хренов, а выпившим мог. Сам видел, как на меня полез.
– И весело ж с вами, ребята, – прошептал в сторону Кривой.
– Да что ты там, как бабка, бормочешь?
– Говорю, по тебе девка сохнет, а ты тут киснешь. Осмотрись, свет клином на Алене не сошелся, – сказал и сам себе опротивел, бессовестно вышло.
– Ты о Вороне? Видел Алену? Нет, если б видел, то понял, что у них ничего общего. Ворона – девчонка умная, перебесится.
Беркут поднял нож и принялся вырезать на стреле выемку под тетиву. Успокоился, значит, выговорился. Вспыхнул, как искра, и так же быстро потух.
– Алену уже похоронили? – спросил Кривой.
Беркут зашипел: рука дрогнула, и нож задел палец. Беркут присосался к ране, как вампир, ответил раздраженно:
– Вечером. За южной стеной. У нас там кладбище. Пока Лес не дотянулся до него.
– Не против, если я приду?
– Приходи. Я-то что?
– А с Вороной ты бы поговорил. Мучается девка.
– Я ей повода для надежд не давал.
«Как и Алена тебе, – подумал Кривой, – а гляди ж, как все обернулось».
От Беркута Кривой уходил одержимый сомнениями, по зубам ли ему орешек, который он взялся раскусить.
Кривой закрыл глаза и глубоко вдохнул – прохладный, бодрящий воздух пился, как вода. Щебет птиц, стук дятла, звонкий счет кукушки… Неужели дома? Дети, Света!
Кривой вздрогнул от шороха, явно не принадлежавшего Лесу. Бродяга осмотрелся и заметил, что из-за ствола широкого дуба торчат чьи-то ноги. Поселенец? Труп? Умертвие?
Кривой обнажил охотничий нож и крадучись направился к дубу.
Из-за дерева выглянул Лис, прищурился, с насмешкой спросил:
– Да ты никак зарезать меня решил?
Кривой выпрямился, вернул нож в чехол, оправдался:
– Осторожность лишней не бывает. Что ты здесь делаешь?
Подошел к юноше, увидел у него на коленях потрепанную книгу с рыжими страницами и произнес:
– Ясно. Откуда?
